Александра Маринина - Фантом памяти

И снова я поймал себя на несвойственном мне отношении к ситуации. С каких это пор мне стала интересна борьба? Сроду такого не бывало. Но фотографии не лгут.

- Так мне пересаживаться или нет? - с какой-то совсем детской обидой спросил Гриша, и в эту секунду я назвал его Телком. Не Бычком, а именно Телком. Уж очень телячьи у него глаза и губы. И весь он какой-то нежный, несмотря на внушительные габариты.

- Да бог с вами, - великодушно откликнулся я. - Вы не обращайте внимания на нас с Павлом Петровичем, мы здесь уже очень давно и от скуки начинаем валять дурака. Мы действительно очень рады, что среди нас появился новый человек.

- Вот и ладушки, - его лицо осветилось такой счастливой улыбкой, что я на мгновение забыл о своих подозрениях. Разве у врагов бывают такие улыбки?

Бывают. Вспомни Мимозу. Ее улыбки. Ее смех. Ее глаза. У врагов бывает все, что нужно, чтобы выиграть сражение.

- Ну все, - Телок одним движением опрокинул в себя стакан сока, после чего сделал пару больших глотков из чашки с кофе и встал из-за стола, пойду напарника на завтрак отпущу.

- А хозяин-то ваш на завтрак ходит? - хитренько поинтересовался Чертополох. - Вот бы поглядеть на человека, который в больнице вместе с охраной лежит.

- Он у себя завтракает, ему приносят. Приятного аппетита всем, кто не доел.

Он озарил нас очередной лучезарной улыбкой и стремительно залавировал между столиками в сторону выхода.

- Вот так, - задумчиво и многозначительно прокомментировал Павел Петрович. - А вы что-то невеселая, Леночка. Вас так сильно раздражает этот неандерталец? Хотите, я поговорю, чтобы его пересадили?

- Нет-нет, - поспешно, даже слишком, на мой взгляд, поспешно отозвалась Мимоза, выдавливая из себя еще одну улыбку, - что вы, он такой забавный. Пусть сидит с нами.

- Конечно, - подхватил я, - пусть остается. Нашему рафинированному сообществу, по-моему, не хватает народной простоты, носителем которой как раз и является Гриша. Разумеется, на прогулки мы его брать с собой не будем, а за столом он с успехом выполнит роль пикантной приправы к блюдам. Да и вам, Павел Петрович, - не скрывая ехидства, добавил я, - будет кого жизни поучить. А то с нами вам уже скучно, мы ваши уроки усвоили и повода не даем. Правда, Леночка?

На этот раз ее улыбка показалась мне не такой насильственно выжатой из сведенных печалью губ.

К себе я вернулся в приподнятом настроении, хотя явных поводов для радости не находил. Впрочем, нечего бога гневить, человек должен радоваться не тогда, когда есть повод для радости, а тогда, когда нет повода для печали. Для печали повода не было. Пока.

Я собрался на очередную тренировку и уже стоял на пороге в шортах, майке и с перекинутым через плечо полотенцем, когда позвонила Светка.

- Папуля, спасибо тебе за деньги, - заверещал мой Попугайчик, - ты не представляешь, как ты меня выручил.

- Не за что, - сдержанно ответил я. - Я ведь обещал тебе.

- Папуля, твоя Мария...

- Ее зовут Мария Владимировна, - оборвал я дочь. - Будь любезна без панибратства.

- Ну ладно, Мария Владимировна. Так она сказала, что ты составил завещание. Это правда?

- Правда, - подтвердил я, невольно покосившись на свое изображение в стоящем рядом зеркале. Даже не покраснел. И вид не растерянный, как прежде бывало, когда мне приходилось откровенно врать. Надо же...

- И что я не получу ничего. Тоже правда?

- Ты будешь получать оговоренную сумму раз в год ко дню рождения.

- И все, что ли?

- Все. А чего бы ты хотела?

- Но я же твоя дочь! Папуля, я точно такая же, как твой сын от второго брака. Почему он получит все, а я - ничего? Это несправедливо!

- Кто тебе сказал, что он получит все? Это только твои домыслы.

- А сколько ты ему оставил?

- Это не твое дело. Я распорядился своим имуществом так, как считал нужным, и отчитываться перед тобой не намерен. Ты хотя бы слышишь себя со стороны?

- А что? - в звонком негодовании Попугайчика замелькали нотки растерянности. - Что я должна слышать?

- Тебе сообщили, что твой отец, который находится в больнице, составил завещание. О чем в первую очередь должна спросить дочь, если она, конечно, любит своего родителя?

- О чем? - тупо переспросила Светка, явно не догоняя ушедшую в воспитательный полет мою мысль.

- О причинах, дитя мое. О том, почему твой папенька решил в сорок шесть лет ни с того ни с сего составить завещание. Неужели ему стало хуже? Неужели он так серьезно болен? Не нужна ли ему помощь? Вот о чем ты должна была спросить меня в первую очередь. А не о том, сколько я оставлю в наследство твоему единокровному брату. Ты всегда была эгоисткой, причем эгоисткой безмозглой. Мне не о чем с тобой говорить.

- Папа...

Этот жалкий лепет был последним, что я услышал, прежде чем нажать кнопку и разъединиться. Сердце колотилось в груди, и руки дрожали, но не сильно. Нелегко это - вот так объясняться с собственным ребенком, тем более что ничего подобного я не думал. Я прекрасно знал своего Попугайчика и никакого другого поведения, никакой другой реакции от нее и не ждал. И совершенно не намеревался воспитывать ее при помощи наследственных перспектив. Но мне нужно было, непременно нужно, чтобы она поверила в окончательность моего решения и донесла это решение до своего насквозь прогероиненного любовника. А заставить ее поверить можно было только таким способом: спровоцировать на ошибку, ткнуть в эту ошибку носом и устроить скандал. Иными словами, сделать так, чтобы она думала: "Теперь он меня ни за что не простит". Такова была моя Светка.

Настроение испортилось, но утешала мысль о том, что еще одну задачу я успешно выполнил. Теперь подождем реакции на интервью.

В тренажерном зале я ожидал увидеть Мимозу, но вместо нее глаза выхватили из всего интерьера новый элемент: обнаженный мужской торс. Через пару секунд глаза пришли в себя от шока и доложили мне, что это не живой человек, а тренажер для отработки ударов. Что-то типа боксерской груши, тоже резиновый, на тяжелом устойчивом постаменте, но дающий возможность бить в точно определенные места: в глаз, нос, челюсть, подбородок, солнечное сплетение, печень, пах. Я походил вокруг розового пупса, похмыкивая, воровато огляделся и ударил. Кулаком. В нос. Как ни странно, попал. Пупс отшатнулся и тут же встал в прежнее положение. Я ударил снова, на этот раз в челюсть.

И тут произошло нечто странное. Такое, о чем я читал во многих книгах, слышал в изустных изложениях и писал в своих романах, но чего ни разу в жизни не испытывал сам. Откуда-то снизу, из живота поднялась в грудь и проследовала в голову сначала слабенькая, но быстро усиливающаяся волна. Чего? Агрессии? Да вроде нет, незачем мне было злиться на этого мирного пупсика. Отчаяния? Тем более нет. Это было просто Желание Бить. Желание Причинить Боль. Желание Ощутить Свою Силу. Вот сколько названий, и совершенно непонятно, было ли правильным хоть одно из них. Ясно было только то, что мне хочется наносить удары по этому покладистому, не оказывающему сопротивления розовому кукленку. И я начал наносить удары один за другим. Мне было стыдно и одновременно сладко. Стыдно за то, что я, тихий книжный мальчик, ни разу в жизни ни с кем не подравшийся, я, писатель Корин, проповедующий в своих книгах высокую мораль и возводящий в ранг добродетели умение решать проблемы ненасильственным путем, бью, отчетливо понимая, что противник мне не ответит. Словно пьяного и беспомощного. И сладко, потому что...