Александра Маринина - Фантом памяти

И снова плотное и одновременно невесомое, как пиано всей струнной группы, "А-а-а!" воспарило над залом. Еще одно тело прямо в центре манежа. Я не выдержал.

Подъем по лестнице показался мне невыносимо трудным, все-таки годы уже не те, да и давление высоковато. Несколько раз я останавливался, чтобы перевести дыхание. Вот наконец и дверь на улицу. Я шагнул вперед, сделал глубокий вдох, втягивая в себя свежий воздух. Оглушительно воя сиреной и разбрасывая по стенам окрестных домов синие сполохи от мигалки, от здания отъезжал реанимобиль. Значит, упавший с высоты акробат еще жив. Если бы умер, его увозили бы без сирены, это каждому ребенку понятно. Может быть, выживет... И может быть, Мария не лгала, хотя я и не понимал, как это возможно, чтобы люди не умирали, пока она здесь.

Я вдоволь нагулялся по городу, несколько раз присаживаясь за столик то в одном, то в другом баре, пил пиво и кофе, быстро записывал в блокноте еще один эпизод для книги, жадно оглядывал каждое здание, мимо которого проходил, в надежде, что вот сейчас, вот в эту самую секунду что-то увиденное подтолкнет мою память...

Но ничего не произошло. Я возлагал на поездку в Кельн столько надежд, и они снова не оправдались. Наверное, нужно было наплевать на данное Мусе обещание и съездить в Тройсдорф, быть может, именно там прячется, ожидая меня, это "что-то", чье предназначение - выбить один-единственный кирпич из кладки, после чего стена сама рухнет. Как-то по-идиотски я устроен, не могу нарушить обещание, которое дал. Поэтому стараюсь давать их как можно реже, чтобы не связывать себя, ибо точно знаю: пообещаю - и свяжу себя по рукам и ногам, потому что отступиться уже не смогу, во вред себе буду действовать, но слово сдержу. Урод какой-то, честное слово!

В 18.50 к платформе подошел поезд Берлин - Мюнхен, ровно в 19.00 тронулся. Я возвращался во Франкфурт отнюдь не победителем. Завтра утром мы улетаем в Москву.

Стюардесса убрала подносы с остатками еды, я попросил еще кофе и покосился на Мусю, которая от обеда отказалась и сосредоточенно листала какие-то бумаги. Пока я прохлаждался в Кельне, она успела провести массу встреч и решить множество вопросов, подписала несколько предварительных соглашений по поводу своих авторов и теперь, как я понимаю, систематизировала результаты своего трехдневного ударного труда.

- Что у нас в ближайшие дни? - спросил я. - Я нужен?

- Кажется, нет, впрочем, надо проверить. - Кошечка полезла за своим бесценным органайзером, полистала его.

- Похоже, до первого ноября ты совершенно свободен. Первого мы летим в Амстердам.

- Значит, я могу расслабиться? Хочу сразу же уехать на дачу, закончить книгу, мне осталось совсем чуть-чуть, буквально несколько эпизодов. Закончу и сразу же возьмусь за роман о подлых ментах.

- А финал? Ты говорил, что не можешь придумать последнюю сцену. Придумал?

- Пока нет. Но уверен, что, пока буду сидеть на даче и дописывать недостающие куски, он сам собой родится. Ты же знаешь, у меня всегда так.

- Знаю, - Муся слегка улыбнулась и снова вернулась к своим бумагам.

На самом деле я был настроен не столь оптимистично, как пытался продемонстрировать Кошечке. С концовкой книги что-то не складывалось просто катастрофически. Я понимал, что мой герой-композитор в конце концов уедет из деревни в поселок, где снимает дом, и уедет с ощущением полного понимания происходящего. Но для финала нужна была нота, сильная, мощная, а ее я никак нащупать не мог. Вернее, мне то и дело казалось, что я вот-вот ее найду, почувствую, что она где-то здесь, рядом со мной, но она ускользала, и все мои попытки поймать ее и удержать пока ни к чему не привели. Точно так же я чувствовал близость "момента истины", и точно так же чувство сие плодов не приносило. Я не мог нащупать слабый кирпич в кладке стены и не мог найти главную мысль для финала книги. Только понимал, что композитор должен испытывать глубокую благодарность и к Анне, и к Марии. К Марии понятно за что: за науку. А к Анне? Ни один из написанных на сегодняшний день эпизодов не предполагал подобных чувств к холодной и замкнутой красавице, над которой к тому же еще и злой рок тяготеет, но я был уверен, что благодарность должна быть. Только вот за что? Мне казалось, что, как только я это пойму, финал книги выпишется автоматически. Благодарность...

Вместо того чтобы думать о книге, я вдруг съехал мыслями в свои школьные годы. На уроках математики я сидел за одной партой с Иркой Бенедиктовой, самой умной девочкой в классе, круглой отличницей. Кроме того, она была еще и красивая, и очень спокойная и дружелюбная, совершенно не задавака, несмотря на то что папаня ее занимал какой-то жутко высокий пост в каком-то министерстве, чуть ли не заместителем министра был. Ирка ужасно нравилась мне, я даже был почти влюблен в нее. И кто знает, как сложились бы наши отношения в романтическом плане, если бы не та злосчастная контрольная по алгебре в девятом классе.

Одним из заданий контрольной было построить отрезок, равный корню из двух. Уж не знаю, какой боженька меня в этот момент поцеловал в темечко, но я мгновенно сообразил, что задачка на самом деле находится на стыке алгебры и геометрии и что заниматься вычислениями в данном случае не нужно. Достаточно просто построить прямоугольный треугольник с катетами, равными одному сантиметру, и длина гипотенузы окажется равной точнехонько корню из двух. Я быстренько выполнил требуемое, решил остальные примеры и огляделся. Ирка сидела с несчастным видом и логарифмической линейкой в руках, видно, пыталась выйти из положения чисто алгебраическим способом. Я толкнул ее в бок и развернул листок с контрольной так, чтобы ей было видно. Ирка - умница, сразу сообразила, в чем тут фокус, и благодарно улыбнулась мне.

Через три дня учительница математики раздала нам проверенные контрольные. Ирка, естественно, получила свою пятерку, никаких других оценок у нее отродясь не было. На моем же листочке красными чернилами красовалось: "2. Списано у Бенедиктовой". Разумеется, учительнице и в голову не пришло, что отличница Бенедиктова может не справиться с заданием, поэтому полагала, что "хорошист" Корин наверняка списал у нее. Как же могло быть иначе? Ведь, как выяснилось, из всего класса эту хитрую задачку про корень из двух решили только мы двое. Ну Бенедиктова - это святое, она, конечно же, сама додумалась, на то она и самая умная в классе. А Корин - не самый умный, он такой же, как все остальные, поэтому раз все остальные не решили, то как же он мог? Не мог. Стало быть - списал.

Я постарался не потерять лица, все-таки девочка мне нравилась, и, с трудом борясь со жгучими слезами обиды от такой несправедливости, криво усмехаясь, показал свою контрольную Ирке. Не знаю, чего я ждал тогда от нее: сочувствия, удивления, возмущения, готовности честно объясниться с учительницей и рассказать ей, как было дело. Но чего-то ждал. Чего угодно, только не холодного молчания. Ирка Бенедиктова, красавица и умница, ничего не сказала, даже не посмотрела на меня. Просто отодвинула листок на мою половину парты и отвернулась.