Александр Щелоков - Вкус смерти

— Что такое? — спросил Прасол, опасавшийся брать на серьезное дело профессиональных пьяниц.

Червяков понизил голос на полтона, что по его представлению соответствовало разговору на уровне «совершенно секретно».

— В аттестации подчеркнут опасный недостаток: «дерзок и невыдержан с начальниками и старшими».

Прасол улыбнулся с облегчением.

— У такой формулировки, товарищ майор, есть ясно читаемый подтекст. Составитель аттестации не написал: «дерзок и невыдержан». Он добавил «с начальниками и старшими». Это вроде сигнала: капитан дерзил мне, чего я не переношу, говорил мне, чего я не хотел слушать, значит, будет дерзить и говорить неприятные вещи и вам.

— Такое предупреждение вполне нормально. Аттестация для того и нужна, чтобы один начальник письменно сигнализировал другому о достоинствах и недостатках тех, кого он аттестует. Если сказано: «дерзок», мое дело обратить на это ваше внимание.

— Я уже обратил. Кстати, мне пришлось читать характеристику, которую Драгомиров дал одному из подчиненных генералов. Он написал: «в бою застенчив». Страшные слова, хотя и деликатные. Пригласите капитана Теслю. Посмотрим, чего в нем больше — застенчивости или дерзости. Между нами, — Прасол понизил голос до степени, в которой с ним только что говорил Червяков, — для дела я подбираю именно дерзких.

Тесля не вошел, а протиснулся в кабинет. Дверной проем оказался узковатым ему в плечах, а притолока располагалась слишком низко для могучего капитана.

— Проходите, Владимир Васильевич. И расскажите нам, за что вас выдворили из Южной группы войск?

— За непочтение к родителям и социалистическим братьям.

— Если нетрудно, раскройте подробнее.

— Все просто, — Тесля сложил пальцы в кулак, похожий на кочанок капусты, поглядел на него с вниманием. — Врезал я кое-кому…

История действительно была простой, как чайник. По делам службы из гарнизона Тесля приехал в Будапешт. Городским транспортом направился в Матьяшфёльд, где располагался штаб группы. Окончив дела, автобусом двинулся в Ракошфалву — четырнадцатый район венгерской столицы. Хотел найти и посмотреть на улицу Банки Доната, где в четырехэтажном доме в шестидесятые годы жил его отец — майор медицинской службы, и рос он, Володя Тесля.

Капитан шел медленно, разглядывая чужой для него город, чужие дома, людей, язык которых он изучил еще тогда, когда рос на здешних улицах, дружил и играл с местным ребятишками. Он кое-что из того, что запало в детскую память, узнавал без труда, кое-что изменилось настолько, что при всем старании узнать он не мог.

В месте, где улица Мартош Флоры пересекается с улочкой Вамош Илоны, Тесля увидел двух мадьяр, которые поддерживали друг друга за плечи и пьяной походкой брели по тротуару. Видимо, они нагрузились под завязку персиковой самогонкой, барацк палинкой, в ближайшей забегаловке — шорке.

При виде русского офицера в мадьярах воспрянул дух свободолюбия и независимости. Один из них — такой же здоровенный мужик, как и сам Тесля, решительно вышагнул ему навстречу, освободившись от объятий товарища. Тесля сразу разглядел буграстые плечи молотобойца под красной майкой с американским флагом на груди, багровые щеки, огромные кулаки.

Мадьярин выглядел крайне воинственно. Из-под носа, цветом и формой напоминавшего перезревшую сливу, свисали черные плети мокрых усов. Мадьярин был изрядно поддатым и оттого его переполняли чувства хазафиашага — венгерского патриотизма и безмерной пьяной отваги. Он в упор посмотрел на Теслю красными с перепоя глазами и, спотыкаясь на каждом слове, выговорил:

— Орусул дисно! — Должно быть, стараясь сделать сказанное более понятным, перевел на немецкий. — Руссише швайн!

Плевать было Тесле на словесные помои. Неприятно, конечно, что тебя назвали русской свиньей, но он прошел бы, сделав вид, что сказанное его не касается. Однако мадьярин явно искал стычки. Ощерив желтые редкие зубы, сквозь прогал между резцами он циркнул в сторону Тесли струю липкой слюны.

Далее все произошло автоматически. Взмахнув левой, Тесля на миг отвлек внимание пьяного и тут же прямым ударом правой в челюсть послал его в нокаут. Удар оказался настолько сильным, что мадьярин полетел на землю, как подрубленный столб. Затылок его треснулся об асфальт со звуком мяча, которым пробили пенальти в матче международной встречи.

Второй мадьярин — такой же пьяный и безрассудный, вместо того, чтобы выказать стремление к замирению, выхватил из кармана нож и выщелкнул выкидное лезвие. Выдвинув вперед руку, вооруженную стальным жалом, он встал поперек дороги, преградив Тесле путь.

— Давай, — сказал он довольно внятно по-русски. — Давай, товарич!

Тесля перехватил его руку жестким хватом, левой ногой нанес удар в промежность, рванул кисть с ножом влево, и его противник вкатился лбом в стену дома.

Где-то рядом громко закричали. Послышался топот. Должно быть, бежали на помощь своим. Тесля не успел опомниться, как рядом притормозила новенькая «тойота», распахнулась дверца и кто-то за руку потащил его в машину.

— Вам отсюда надо уехать, — с некоторым акцентом произнес венгр по-русски. — Здесь будет сейчас много хулиганов.

— Кёсоном, — поблагодарил Тесля по-венгерски.

— Нем бай, — засмеялся венгр. — Пустяки.

Он тронул машину и поддал газу. Запели шины, срываясь с места.

Круто свернув направо, венгр сказал:

— Я просто отдаю долг.

— Вы мне ничего не должны, — удивленно возразил Тесля.

— Я отдаю долг русским. Это важнее.

— За что же?

— В пятьдесят шестом году мне было пятнадцать лет. Что в таком возрасте думают и делают мальчишки, объяснять не надо. Верно? В Будапеште в разгаре было восстание. Стреляли. Я тоже достал автомат. Не «Калашников», нет. ППШ. Так? Пистолет-пулемет Шпагина. Я верно помню? И пошел воевать с русскими. На улице Ракоци увидел разбитый дом. Ромок. Как это по-русски? Огрызки?

— Развалины, — сказал Тесля.

— Точно, развалины. Там сделал позицию. В пятнадцать лет ребята знают, как это делать, лучше, чем в двадцать, когда сами становятся солдатами. Я ждал. Потом от вокзала Келети появились русские. Я, как это сказать? — да, прицелился. И стрелял. В офицера. Не попал очень близко. Офицер прыгнул ко мне. С пистолетом. Я испугался. Сильно. Понимаешь? Даже из моего крана вода пошла. Он мог меня убить. Это было его право. Верно? Он не убил. Он надрал мне уши. Так можно сказать? Очень надрал. Ухо долго было красное, потом синее. Я был злой. Если бы он меня убил — я бы стал герой. Хёш. Так верно? Он не убил. С красным ухом никому даже сказать не мог, что делал, что со мной случилось. Потом шло время. Я понял — это мое счастье, что я живой. Я понял, что у меня долг перед русским офицером. Он был просто человек, в которого я стрелял. И я сказал: «Сабо, ты теперь должен русским. За тобой долг». Так он за мной и числился. Сегодня я с русскими в расчете.