Владимир Тодоров - Пятый арлекин

Итак, Кольцову захотелось сказать теплые слова в адрес Семена Михайловича Неживлева. Он поднялся, притом сделал это вроде бы и незаметно, слова заранее не просил, но все сразу восприняли направление его мысли и уважительно приготовились выслушать. Кольцов же решил сказать что-нибудь особенное, так как считал себя весьма умным человеком, впрочем, он и на самом деле был умен, употребив свой ум на преступные действия, и желал не просто сказать, но и подчеркнуть сущность Неживлева в глазах присутст­вующих, чтоб и они знали, что Неживлев — человек особенный. Ведь с каждым из нас бывает, когда хочется сказать что-нибудь приятное в адрес коллеги по работе. Кольцов как раз и считал себя с некоторых пор коллегой Семена Михайловича, с которым их свя­зала недавняя дружба на почве внезапного увлечения Бориса Ива­новича антиквариатом. Посудите сами, чем же еще было увлечься Кольцову, имея миллион рублей наличными? Не марки же собирать, в конце концов, или, к примеру, оловянных солдатиков. А тут, что ни предмет прикладного искусства или картина старых мастеров, то сразу надо выложить пять, десять, а то и двадцать пять тысяч, как это случилось с серебряным чайным сервизом известного русского мастера Поршина. Выложил Кольцов за него двадцать пять тысяч рублей по двадцать пять рублей за один грамм серебра с расписной перегородчатой эмалью. Неживлев же приобрел его из первых рук у одной интеллигентной московской семьи за полторы тысячи руб­лей, естественно, не сообщая этих меркантильных подробностей Ко­льцову. Таким образом, оба остались премного довольны: Кольцов получил великолепный музейный сервиз, а Неживлев положил в карман двадцать три тысячи пятьсот рублей, что составляет сумму, равную заработной плате обыкновенного труженика за пятнадцать трудовых лет... Ну как же с таких денег не сделать маленький презент супруге или не прослыть щедрым душевным человеком на работе? А там тоже находились возможности выказать свою душев­ность и щедрость: к примеру, у одной из продавщиц заболел ребенок. Заведующий секцией по каким-то причинам не отпустил ее домой и таким образом молодая мать не могла вызвать врача на дом. Неживлев не только отчитал заведующего секцией за черствость, но и лично отвез продавщицу домой на собственной машине и, узнав впоследствии, что женщина живет без мужа и нуждается, дал ей безвозмездно двести рублей для поправки здоровья дочери. Естест­венно, что потом, как само собой разумеющееся, поручал он ей некоторые операции в магазине, требующие надежного исполнения.

И вот только Кольцов набрал воздуха в грудь, чтобы произнести первое торжественное слово, как раздался долгий тревожный звонок в дверь. Тревожный потому, что так настойчиво Неживлевым никто не звонил. У присутствующих (имеется ввиду мужская половина) пронеслось в сознании множество вариантов, большинство которых сходилось к одному: выследили, и за дверью сейчас находятся люди, облаченные всей властью и полномочиями, которые не посмотрят и не примут во внимание, сколько на сегодняшний день стоит Коль­цов, Чуриков или Неживлев с Красновым, а даже необорот, если и примут во внимание, то от этого только проиграешь: кто больше стоит, тот больше и получит. Первым нашелся Олег Михайлович Карнаков, у него все-таки было больше причин оставаться спокой­ным, имея такое надежное прикрытие в лице отца. Он поднялся и спокойно, играя этим спокойствием на публику и в первую очередь на Веронику, направился в коридор ко входной двери, усмехаясь внезапно возникшей скрытой панике. «Рыльце в пуху — вот и засуетились»,— подумал он почти злорадно. Себя он к этой публике не относил. Подчеркнуто не глядя в глазок, он распахнул дверь — на лестничной площадке стоял невысокого роста сельский гражданин в потертом пиджачке и потрескавшихся ботинках. Уж этого никак не мог ожидать Олег Михайлович; от неожиданности он искренне рассмеялся, потому что за мгновение до этого подсчитывал вариан­ты, как объяснить, если за дверью действительно окажутся работ­ники органов внутренних дел, свое присутствие здесь, да и то только на первых порах, потому что за последствия он никак не переживал: обошлось бы все это теплой компании в триста тысяч на всех. Ну, может быть, чуть меньше. Когда он рассмеялся то и остальные немедленно потянулись к двери. Пришедший человечек смутился от подобного интереса и выжидательно смотрел на столпившихся у двери молодых людей, будто специально собравшихся на съемки зарубежного фильма о сладкой жизни кинозвезд первой величины.

— Чего изволите, сударь?— потешно спросил Петр Николаевич Рожнов, входя в свою обычную роль шута и конферансье,— мы сегодня ничего не...— он хотел добавить, что сегодня здесь не пода­ют, но получил неожиданно толчок от Чурикова, невзлюбившего этого шута, и тут же замолчал. Чуриков же давно взял за правило понапрасну людей не обижать, а если наказывать, то за дело, чтобы те знали за что, и впредь «ничего такого» себе не позволяли.

— Что вы хотели?— серьезно и строго спросил Иван Никола­евич, оглядывая посетителя с головы до ног, подразумевая возмож­ную провокацию со стороны следственных органов.

— Я бы хотел повидать генерала Неживлева Александра Фи­липповича,— почти шепотом ответил человечек, заробев при виде такой шикарной компании, а пуще всего от ослепительной прихо­жей, открывшейся перед ним, хотя там и стояло всего лишь несколь­ ко бронзовых и мраморных скульптур, как при входе в Эрмитаж или Русский музей, освещенных двумя хрустальными люстрами с фарфоровыми свечами, имитирующими настоящие стеариновые, оп­лывшие от нагара.

— Неживлева?— переспросил Семен Михайлович, принимая по праву х озяина управление разговором на себя. Напряжение прошло и он снова чувствовал себя раскованно, в голосе появилась обычная почти неуловимая пренебрежительность, подчеркиваемая лишь рас­тягиванием гласных. Где-то подслушал Семен Михайлович подоб­ную манеру разговаривать и с удовольствием принял ее.— Что же вам надо, уважаемый, от Александра Филипповича?

— Да ничего, собственно говоря, не надо, и если его нет, то я как-нибудь в другой раз. А то и вовсе не зайду. Я проездом здесь, из Астрахани. Горин я, Вячеслав Андронович Горин, агроном в сельхозобъединении «Заря». Мы списались два года назад с вашим отцом,— робко продолжал Горин,— и он пригласил меня заглянуть к нему в гости при случае. Да я так и не собрался. Я ведь его через газету отыскал. Мы воевали вместе в одном полку, только он войну закончил майором и дальше по военной части пошел при штабе, а я демобилизовался лейтенантом. А потом в агрономы подался.

— Александра Филипповича, моего тестя, нет дома, в отъезде он,— ответил Неживлев, смеясь в душе над своим недавним стра­хом, относя его за счет уставшей нервной системы, потому что, если разобраться серьезно, без излишних отрицательных эмоций, то чего бояться, когда Олег Михайлович здесь, не говоря уже о защите, которую способен обеспечить собственный тесть. Поистине — у стра­ха глаза велики!— заключил про себя Семен Михайлович, добро­желательно глядя Горину в глаза. Да и почему не посмотреть на человека по-доброму, если он от тебя ничего не требует и абсолютно тебе не опасен? Тут бы самый раз и закрыть перед Гориным мас­сивную дверь, ведь дальнейший разговор обе стороны ни к чему не обязывал, да вот подвело чутье всех, в том числе и Краснова, хотя он неоднократно подчеркивал свой собачий нюх. И даже Игина и Чурикова подвело, хотя и те чуяли любую ревизию или проверку, да и вообще обладали нюхом на официальных людей, призванных контролировать деятельность торговых и обслуживающих заведений. Больно уж ничтожным показался им Горин в своих стоптанных ботинках, а причина такой промашки заключалась в следующем: захотелось посмотреть поближе на человека «с другой планеты», может для собственного утверждения. Глядите, вот какие еще черви по земле ползают, раскройте глаза пошире наши дорогие, сладко кормленные жены. Не были б мы рядом с вами, может и вам приш­лось бы ползать по полю, выкапывать ручками сахарную свеклу или другой нужный сельскохозяйственный продукт, получая при этом сотню—полторы в месяц. А мы вам создали условия, в которых вы живете и холите свою изнеженную ангельскую плоть, поднимаясь с мягкой постели в двенадцать часов, попадая к четырем к маникюр­ше, а дальше по усмотрению: то ли на премьеру зарубежных гаст­ролеров, то ли в загородный ресторан, то ли еще неизвестно куда и с кем, пока-мы вершим свои нелегкие дела. И никаких тебе забот в вашей жизни, никакой ответственности, разве что перед богом, которого никто не видел. Да, в эту минуту легче легкого было спровадить Вячеслава Андроновича Горина, потому что сам он ни на что не претендовал, в дом войти не стремился. Но все-таки настояли, потому что желание завести его в квартиру охватило неожиданно всех, включая даже осторожного и нелюбящего дешевых цирковых эффектов дядю Васю «Грума». Любопытство одолело, а действительно, что скажет серый навозный жук Горин, увидев, как живут на свете другие люди, имеющие право на такую жизнь в силу своих деловых качеств и исключительности.