Даниэль де Труа - Псевдоним(б). В поисках Шекспира

– Сиди в повозке смирно и носа не высовывай из-под парусины. Я найду, куда ее увезти, – подытожила она. – Главное, ты не выглядывай, а то все испортишь. Я все сама устрою.

Уилл знал, что Анне нужно подчиняться беспрекословно. Малейшее неповиновение – и ему не видать ее как своих ушей! Это он усвоил твердо. А теперь, когда от Анны зависела не только его жизнь, но и жизнь и судьба еще нескольких человек, среди которых, скорее всего, был и его отец, Уильям и не помышлял выглядывать или подглядывать сквозь щелку. Но слушать-то ему никто не запрещал! А то, что не запрещено, разрешено, так Уилл, разумеется, не формулировал, но интуитивно этим правилом пользовался.

Он с удовольствием растянулся на соломе. Сначала он слышал лишь гудение своих ног. Сколько же он сегодня промаршировал по бездорожью! Потом услышал скрип колес. Именно скрип, а не стук. Земля в Уорвикшире еще была сырая, и стучать колесам было не обо что. Скрипели же плохо смазанные оси повозки. Стук копыт тоже был приглушенным. Так Уилл и ехал. Гудение ног, скрип колес и стук копыт. Куда все это стучало и скрипело, он толком не знал. Но он был спокоен. Анна разберется в случившемся и сделает все, что нужно. Уилл расслабился и, несмотря на голод, даже задремал.

Во сне он увидел ту самую карету, что забирала Анну после театральных представлений. Но приближавшийся стук копыт вернул его к действительности. Сначала где-то вдали, далеко, совсем далеко, еле слышно. Потом все ближе и ближе, громче и громче. Вот к стуку копыт прибавился скрип чужих колес. Явно это были колеса какой-то другой повозки. Или кареты? Той кареты, что Уилл только что видел во сне? А какой еще? Здесь в округе вообще карет днем с огнем не сыщешь. Этот чужой стук-скрип все усиливался и усиливался, буквально наезжая на Уильяма. Вот, вот! Сейчас раздавит! И тут же все стихло. Даже ноги гудеть перестали. И вскоре легкие удаляющиеся шаги…

Уильям внутренним взором уже видел, как Анна идет к карете, как открывается дверь, как Анне подают руку и она, опираясь на эту руку, поднимается по ступенькам. Хлопнула дверь. Так и есть, теперь они вместе – Шакспер мучительно прислушивался. Но нет, никаких скрипов, только лошади изредка храпят. В карете просто разговаривают… Уилл стер пот со лба. Просто разговаривают. Боже! Зачем я полюбил ее? Разве меня она любит?

Снова хлопнула дверца кареты. Легкие приближающиеся шаги. И вот она снова села на скамейку и хлестнула лошадей. Теперь топот своих и чужих копыт смешался, но это длилось недолго. Чужой скрип-топот стал удаляться-удаляться и вскоре совсем исчез. Но тут повозка остановилась. И вот, наконец, ее голос:

– Уилл, выходи, пока никого нет. Город начинается.

– А что будет с нянькой?

– Ей помогут.

– Кто?

– Тот, кто способен помочь.

– Кто он?

– Придет время – узнаешь. Всё, пора.

– Нет, я не выйду.

– Почему?

– Иди сюда.

– Зачем?

– Не бойся.

– Уилл, ты спятил?! С чего это я буду бояться? И кого? Тебя, что ли?

Молчание.

– Ты чего молчишь?

Анна не выдержала и заглянула в повозку. Уилл стоял на коленях и тихо плакал.

– Ты что, Уилл, ну что ты? Всё, перестань. Давай я тебя быстренько поцелую и беги. Ну иди сюда.

И через пять минут уже веселый Уильям Шакспер бодро шагал к своему дому.

Уже через пять минут внутренний подъем Александра, вызванный неожиданным поворотом событий и полетом вместо Москвы в Санкт-Петербург прошел. Чем больше непроницаемой уверенности он замечал на лице Эдуарда, тем в большей степени неуверенность охватывала его самого. Он же должен быть в Москве, а вместо этого летит в Питер. Когда же он окажется в Москве – неизвестно. «А вот, может быть, сейчас что-нибудь прояснится», – подумал Александр, слушая раздающийся из динамиков дежурный голос:

– Дамы и господа, говорит командир корабля. Наш самолет приступил к снижению, и через двадцать минут мы совершим посадку в аэропорту Пулково города Санкт-Петербурга. Температура в аэропорту прибытия минус девять градусов по Цельсию. Еще раз просим прощения у пассажиров за изменение маршрута, произошедшее не по вине экипажа. Желающие могут после посадки покинуть борт самолета и получить свой багаж в аэропорту Пулково. Здесь мы прощаемся с вами. Тех пассажиров, кто не желает расставаться с нами в Санкт-Петербурге, мы просим после посадки пройти в зал транзитных пассажиров. О времени вылета в Лондон мы сообщим дополнительно. Мы просим всех пассажиров привести спинки кресел в вертикальное положение, опустить ручки кресел, открыть шторки иллюминаторов и застегнуть ремни безопасности. Благодарим за внимание.

Неизвестно, что творилось в эконом-классе после этого сообщения, но в салоне бизнес-класса возмущению не было предела. Как это так? Мы заплатили за перелет Лондон – Москва, а нас вытряхивают в Петербурге. А если мы не хотим здесь оставаться, отправляют назад в Лондон? Нет, это невероятно, это неслыханно. Мы потребуем назад деньги за билеты и моральный ущерб, они еще пожалеют! Где стюардесса? Вызвать ее сюда!

Особенно лютовал седой джентльмен с газетой Financial Times . Пожилая дама с непомерным чувством собственного достоинства вдруг осознала, что последнее находится под серьезной угрозой, но не могла понять, как эту угрозу отвести. Ей было неудобно перед внучкой, и дама старалась на нее не смотреть. А напрасно! Лицо внучки светилось неподдельной радостью!

Когда стюардесса наконец вошла в салон, внешнее спокойствие сохраняли только Эдуард и Александр. Со всех сторон раздавались громкие вопросы, суть которых сводилась к требованию доставить их в Москву.

– Москва не принимает, господа, и неизвестно, когда начнет принимать. Так что, кому нужно срочно в Москву, могут добраться до Москвы на поезде. Кто непременно хочет выполнить условия договора и лететь в Москву нашей авиакомпанией, тому придется полететь с нами в Лондон, а уже оттуда в Москву, когда аэропорт Домодедово будет принимать. Нет, господа, я сожалею, командир корабля твердо сказал, что из Санкт-Петербурга мы полетим в Лондон. Вы должны понять, что это форс-мажорные обстоятельства.

Проверив, все ли пристегнулись, стюардесса покинула салон. Сразу же после этого погасло внутреннее освещение.

Внутреннего освещения в карете вполне хватало: четыре свечи, расположенные достаточно высоко, чтобы не мешать сидящим рядом с ними людям, и достаточно низко, чтобы не прожечь верх кареты, даже когда он был закрыт. Закрыт же он был обычно только в дождливую и слишком солнечную погоду. Так что внутри практически всегда было светло, почти как на улице. Если же хозяин путешествовал ночью, зажигали свечи. Внутри было два удобных дивана, один напротив другого, но в этом не было ничего необычного: во всех приличных каретах и три века спустя помещались точно такие же диваны. Но вот что было необычного в той карете – которых, по правде сказать, в Европе еще было немного, – так это выдвигающийся из пола стол, который столь же легко затем трансформировался в среднюю часть кровати, объединяясь с двумя диванами. Таким образом все внутреннее помещение кареты превращалось в одно большое ложе.