Александр Зеленский - Орден Белого Орла

Когда я вылезал из салона шикарного авто Хозяина, он сказал мне на прощание:

— Учтите, Иван Николаевич, в Ираке не должно быть никаких срывов. А что касается наших американских партнеров, то держите с ними ухо востро. Мне почему-то кажется, что для них наш бизнес — только ширма. По-моему, у них совсем другие интересы…

«Это точно, — подумал я, оказавшись в салоне родной “девятки”. — Американцы, что характерно, работают на Америку…»

Подтверждением моего последнего вывода стало очередное предложение Джона Джонсона, сделанное вечером того же дня в ресторане Дома кино.

— Не хотите ли слетать в Ле-Бурже, на международный авиасалон? — задал вопрос после первого блюда, ухи с расстегаями, американец.

— А что я там забыл? — усмехнулся я, дожевывая пирожок с вязигой.

— Сейчас объясню… Считайте это нашим очередным поручением. Да, я совсем забыл вам передать! Пожалуйста, возьмите…

— Что это вы мне суете? — взяв пластиковую карточку, спросил я.

— Ничего особенного! Это два миллиона долларов в «Манхэттен-банк» на счет вашего отделения нашей корпорации.

— Что-то я не пойму… Как это?.. — У меня челюсть отвалилась от неожиданности, и кусочки пирога выпали изо рта на модный пиджак.

— Это всего лишь первый доход от реализации товаров из Москвы на нашем рынке. И что характерно, ваших товаров! Что это вы так удивились?

— Значит, сбыт налаживается, — удовлетворенно проговорил я, облегченно вздохнув и пряча пластиковую карточку поближе к сердцу.

— Да. Эти деньги можете получить в любое время дня и ночи в коммерческом банке «Веста». Он является московским представителем нашего крупнейшего банка. Так как? Вы готовы лететь в Ле-Бурже?

— Хоть сейчас! А что я должен буду там делать?

— Ничего особенного. Просто войдете в контакт с одним видным российским авиаконструктором и как бы невзначай представите ему меня… Все очень просто!

Поездка в Ле-Бурже не отняла у меня слишком много времени. Утром следующего дня я был во Франции, а вечером уже сбегал по трапу «боинга» в аэропорту «Шереметьево-2». За день я успел хорошо прокрутиться — познакомился с генеральным авиаконструктором из ОКБ имени Сухого, под благовидным предлогом представил ему Джонсона, который от щедрот своей фирмы презентовал генеральному модерновый микрокалькулятор. Тогда еще я не знал, что в нем окажется вмонтирован микропередатчик, передающий все расчеты авиаконструктора сотрудникам Джонсона… Так я оказался замешан еще и в техническом шпионаже… Впрочем, если бы я даже знал об этом заранее, что бы изменилось?..

Из коридора, куда Буров вышел, чтобы немного отдышаться, поскольку в комнате, где сидел следователь Стороженко, плавали клубы сизого табачного дыма от его крепких сигарет, ему хорошо было видно, как усатый опер двигает туда-сюда холодильник на кухне. Рядом с ним он увидел Телегина, который спрашивал:

— Вам не надоело надрываться? В десятый раз передвигаете с места на место холодильный агрегат…

— Послушайте, у вас есть отвертка? — неожиданно спросил оперуполномоченный.

— Все же решили холодильник доломать? Но учтите, за все придется платить… — сквозь зубы процедил Иван Николаевич.

— Значит, нет отвертки? Ну и не надо! Мы и так откроем…

Опер поскреб ногтем уплотнительную резинку на массивной дверце, а затем, достав складной нож, быстро и сноровисто стал откручивать винты, крепившие заднюю стенку. Первый винт, второй…

И вдруг я заметил, как Телегин изменился в лице и, подойдя поближе к усатому, прошептал чуть слышно, но так, что я мог разобрать каждое его слово:

— Погоди, старшой, не гони волну. Твоя взяла. Здесь самый дорогой из орденов. Я тебе дам десять, нет, двадцать тысяч долларов. Никто и не догадается. Слышишь, старшой? Не будь идиотом… Тебе столько в жизнь не заработать…

Но старший лейтенант милиции, отодвинув хозяина квартиры в сторону, как неодушевленный предмет, позвал:

— Понятые, ко мне! Прошу засвидетельствовать очередную находку.

Телегин, схватившись за голову, уселся на стуле с гнутыми ножками. Больше он не издал ни звука на протяжении ближайшего часа.

Понятые не отрывали глаз от рук оперуполномоченного, который отвинчивал последние шурупы. Наконец задняя стенка дверцы была снята, и они смогли разглядеть груду старинных золотых монет и орденские знаки.

— Это знаки, принадлежащие ордену Святого апостола Андрея Первозванного, — сказал подошедший профессор Полянский, поправляя очки, стекла которых у него отчего-то запотели.

— Так и запишем, — по-ученически склонив голову набок, сказал Стороженко, начиная описывать очередную находку в протоколе.

— Да, это старейший российский орден! — как перед зрительской аудиторией, заговорил старый профессор. — Он учрежден Петром Великим предположительно в 1698 году и просуществовал до 1917 года как самая высшая награда Российской империи. Этим орденом награждались как за военные подвиги, так и за отличия на гражданском поприще. Орден не был разделен на степени и имел следующие знаки: золотой крест, голубую ленту, восьмиконечную звезду и золотую цепь…

И вновь Буров почувствовал себя в шкуре подсудимого Мазурина. И это произошло так естественно, что он этому даже не удивился.

А в зале суда, теребя бородку, продолжал витийствовать адвокат Плевако:

— …Предприняв геркулесову работу — перечитав десятки тысяч листов, описывающих десятки лет распущенной жизни, по меньшей мере распущенной юности, и не встретив на пути ни одного светлого лица, светлого факта, обвинитель поддался чувству брезгливости… Так в притоне разврата силою захваченная честная женщина краснеет от стыда при входе постороннего человека, а он считает этот румянец непорочности средством обольщения блудницы…

…Адвокат продолжал отрабатывать свой гонорар, а мысли Мазурина витали далеко от зала судебных заседаний — в Санкт-Петербурге, где удалось раздобыть, пожалуй, самый ценный из трофеев. Достался он ему, скажем прямо, нелегко, потому-то и уступил он его купцу Троицкому гораздо дороже, чем другие ордена, добытые раньше.

За последними представителями графского рода Чернышевых Мазурин следил неусыпно целый месяц. Знал, что брат и сестра Чернышевы, оставшись без попечения родителей, умерших в одночасье от тифа на своей вотчине на Орловщине, решили распродать движимое и недвижимое имущество и отбыть на постоянное местожительство в Париж.

Городской дом в Северной столице удалось продать довольно легко и быстро, а вот свое орловское поместье граф поручил сбыть доверенному лицу — бывшему гусарскому ротмистру Кожеедову, который, разумеется, не преминул здорово надуть хозяев. Дом-то он продал, а вот денежки за него пропил… Ну да Бог ему судья.