Эд Макбейн - Златовласка

– Зачем? – спросил я.

– Зачем?.. Что вы хотите этим сказать?

– У вас же есть признание мальчика.

– Да, верно. Но налицо кое-какие неувязки, и они меня не устраивают. Поверите вы мне или нет, мистер Хоуп, но мне совсем не хочется отправить этого паренька на электрический стул, основываясь только на его показаниях. Особенно когда его родители – и отец и мать – представляют мне такие алиби, которые рассыпаются при первой же проверке. Мы прочесали квартал, где живет его мать, с той же тщательностью, как если бы уничтожали вредных насекомых. Дом напротив выставлен на продажу, так что оттуда некому засвидетельствовать, приходила она или уходила. Никто из соседей не заметил света в доме прошлой ночью, а она утверждает, что смотрела телевизор в задней части дома. Может, так оно и было. Но большинство из них склонно предполагать, что ворота и гараж были закрыты в течение всего дня. Так вот, я задаю себе вопрос: была ли она весь день дома или же ее весь день не было? Я просто размышляю, мистер Хоуп, но давайте предположим, что она вбила себе в голову совершить убийство. Разве не могла она покинуть дом в пять-шесть утра, весь день где-нибудь проболтаться, а домой вернуться на следующее утро часа в три, чтобы никто ничего не заметил? Я пока не знаю. Но я с ней еще не закончил, ни в коем случае. И с доктором тоже. Что касается парня… существуют доказательства, что это сделал он, а кое-что свидетельствует об обратном. Я все еще не понимаю, чего вдруг он схватил этот нож, а вы?

– Я тоже.

– Сидят спокойно за кухонным столом, мило беседуют, и вдруг ни с того ни с сего он хватает нож и преследует ее до спальни. Не могу этого объяснить, – Юренберг покачал головой. – Это кажется мне странным, а вам?

– Тоже.

– И при этом, запинаясь и заикаясь, он с трудом объясняет, почему он боялся пойти в полицию. Якобы боялся того, что о нем могут подумать. В таком случае я начинаю задумываться: а может, он в самом деле обесчестил эту женщину и обеих девочек? Тогда становится понятным, почему он их убил. Понимаете, он никак не объясняет, по какой причине он их убил. Конечно, есть масса случаев, когда кто-то отключается и убивает в припадке слепой ярости, а потом приходит в себя и не может объяснить причины. Но я склонен думать, что это особый случай. Я действительно так думаю. Если только он их не изнасиловал. Или не попытался изнасиловать. Он говорит, что держал в объятиях мать и старшую дочь. Не понимаю, как это вписывается в общую картину убийства. У вас есть какие-нибудь мысли на этот счет?

– Нет, – ответил я. Я не сказал ему, что Майкл, прежде чем отправиться в дом своего отца, около половины двенадцатого прошлой ночью с кем-то разговаривал по телефону. Я приехал сюда, чтобы поговорить об этом с Майклом.

– Ведь если он их не насиловал, – продолжал размышлять Юренберг, – то чего ж он боялся, что его будут в этом подозревать? Я хочу сказать, если он кого-то убил, то, ради всего святого, зачем волноваться из-за того, что он кого-то обнимал? Скорее, надо тревожиться о том, что полиция будет подозревать в убийстве… Или я не прав? Я просто ничего не понимаю! – Юренберг тяжело вздохнул. – Я хочу поговорить с этой Брене – она владелица цветочного магазина на Саут-Бэйвью. Посмотрим, был ли доктор с ней прошлой ночью. Если это так, тогда можно понять, почему он солгал. Как будто ворошишь муравейник, правда?

– Да, похоже.

– Но это все равно не объясняет, почему парень лжет. Я имею в виду не ложь в прямом смысле этого слова, а утаивание конкретных фактов. Это не одно и то же. Вам не кажется, что всей правды он не говорит?

– Не могу сказать…

– Что ж, – вздохнул Юренберг и посмотрел на часы. – Как раз сейчас производится вскрытие, и скоро мы узнаем, были ли повреждения на половых органах или занесена сперма у женщины и девочек. Одежду мы отослали на экспертизу в Талахасси… Я никак не могу разобраться в этом проклятом деле! Слишком много неясностей…

В этот момент появился надзиратель и извинился за то, что заставил ждать так долго. Ведя нас по коридору, он объяснил, что звонила жена по поводу стиральной машины. Когда мы подошли к стальной двери в конце коридора, он снял с пояса связку и вложил один из ключей, окрашенный в ярко-красный цвет, в замочную скважину. Повернув ключ, он распахнул настежь тяжелую дверь. За дверью неожиданно оказалась решетка. Прутья переплетались неравномерно, как в кривом зеркале. Моему взору предстала огромная клетка, разделенная решетками на маленькие клетушки, в каждой из которых была койка, умывальник и туалет.

– Каталажка, – заметил надзиратель. – Для примерных заключенных.

Мы двинулись по узкому коридору мимо решеток, резко свернули направо и очутились в тупике, в конце которого находились две камеры. Майкл был в камере, ближайшей к повороту. Надзиратель отпер дверь тем же ключом цвета крови.

Майкл был в тюремной одежде: темно-синие брюки, светло-голубая хлопчатобумажная рубашка, черные ботинки и носки. Он сидел на койке, зажав руки между коленей – точно в такой же позе, как тогда, когда я впервые увидел его в запятнанной кровью одежде в кабинете капитана. На стене рядом с зарешеченной дверью была фарфоровая раковина с двумя кранами. Сразу за ней находился унитаз без сиденья – просто белый фарфоровый унитаз и рулон туалетной бумаги на стене. Справа на стене цвета горчицы кто-то из заключенных карандашом написал: «Я нуждаюсь в психической реабилитации» – последнее слово было написано с ошибкой. Другой заключенный нацарапал свое имя на стене, обвел его прямоугольником и разделил вертикальной чертой, как бы намекая на двойные камеры, расположенные в конце коридора. На прикрепленной к стене койке ничего не было, кроме черного от грязи поролонового матраса. Я переступил порог и, как только надзиратель закрыл за мной дверь, сразу почувствовал себя заключенным.

– Если захотите выйти, покричите, – предупредил надзиратель, и они с Юренбергом повернули за угол и исчезли. Послышался лязг замка тяжелой стальной двери. Дверь со скрипом отворилась и захлопнулась. Снова лязгнул замок. Воцарилась тишина.

– Как ты себя чувствуешь, Майкл? – спросил я.

– Нормально, – ответил он.

– С тобой хорошо обращаются?

– Нормально. Они немного обрезали мои волосы – им это разрешается?

– Да.

– Вокруг яиц тоже. Зачем они это сделали?

– А сам ты как думаешь, Майкл?

– Не знаю.

– Проведут сравнительную экспертизу.

– Чего?

– Волос, обнаруженных на трупах. Чтобы сравнить твои волосы с теми, что нашли.

– Зачем?

– Хотят знать, имело ли место изнасилование, Майкл.

– Я же сказал им, что этого не было. Я рассказал им в точности, что произошло прошлой ночью. Чего они еще…