Лев Портной - 1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Ничего, что-нибудь непременно придумаем, — заверил я Мартемьяныча.

В эти минуты я больше думал о том, как побыстрее добраться до Воронцова. К счастью, вскоре появился поручик Гречевский.

— Яков Иванович совершенно разуверился в вашей затее, однако же на всякий случай отправил меня в ваше распоряжение, — сообщил Петр Игнатьевич.

Он положил на стол афишку генерал-губернатора с извещением о воздушном шаре.

— На чем вы приехали? — спросил я.

— У меня крытая коляска, — ответил поручик.

— Превосходно!

— Москва совершенно обезлюдела, — вдруг ни к месту промолвил Гречевский.

— Поспешим! Мартемьяныч, не горюй! Достанем мы и лошадей, и подводы.

— Яков Иванович сказал, что графиня Коссаковская отнюдь не дура: из пустого любопытства не поедет смотреть шар, — поведал по пути Гречевский.

— Коссаковская, говорите, — усмехнулся я.

Петр Игнатьевич бросил на меня понимающий взгляд, помолчал немного, затем вздохнул и сказал:

— С Коссаковской этой, между нами говоря, какая-то глупость происходит. Вы, верно, знаете? Впрочем, Ривофиннолли шепнул мне, что в действительности вы рассчитываете поймать мадам Арнье.

— Пожалуй, не поймать, — заметил я. — Думаю, для дела полезнее проследить за нею, чтобы арестовать и ее, и сообщников. Это хорошо, что вы со мною. Одному было б сложно.

— Я знаю мадам Арнье, — сообщил поручик. — Я сопровождал мадам де Сталь, и ее компаньонку мадам Арнье хорошо запомнил. Думаю, и она меня помнит. Уж не знаю, как тут остаться незаметным…

— Не волнуйтесь, придумаем что-нибудь, — прервал я Гречевского.

За разговором мы добрались до места. Коляска остановилась между готическими башенками на въезде в усадьбу. Я кликнул караульного.

— Что, любезный, много ли народу?

— Есть маленько, — ответил тот.

— А что княгиня? — спросил я.

— Обычно в Москве, но сегодня изволили в имение приехать.

— Что ж, проводи. Скажи, граф Воленский приехал.

Княгиня Волконская принимала во флигеле, из окон которого открывался удобный вид и на двор, и на площадку, где собирались разрозненные зеваки. Я приложился к ее ручке, а поручика Александра Николаевна удостоила едва заметным поклоном.

— Значит, это твоя затея, — промолвила княгиня, глядя в окно.

На земле бесформенным пятном лежал воздушный шар. Вокруг валялись доски и листы железа. В центре мастеровые устанавливали стапель. За оградой скапливалась разношерстная публика — дворовые и лакеи, фабричные и дворяне, студенты и мещане, — их объединяло одно желание: всем хотелось убедиться, что здесь и впрямь сделают что- то, что непременно погубит французскую армию.

— Я предоставила имение немецкому инженеру по просьбе Обрескова, — сказала княгиня Волконская. — Он со своими помощниками заняли все помещения. Кое-как удалось отстоять этот флигель. Изредка приезжаю сюда, пью чай, впрочем без особого удовольствия.

Александра Николаевна вздохнула. А я подумал о том, что ее компаньонки и слуги вполне могли оказаться одним из источников для французских шпионов. Но это уже не имело значения. Я знал наверняка, что агент, розыск которого мне поручен, появится здесь.

Я пил чай и равнодушно рассматривал зевак, будучи уверен, что агент появится только завтра, а сегодняшний день пройдет безрезультатно.

Возле огромного вяза остановились дрожки, и на землю спустился представительный господин в очках, тот самый, которого я видел на приеме у графа Ростопчина. Он и теперь выглядел застенчиво, видимо, это было обычным его состоянием. Но через секунду зрелище так захватило его, что он утратил природную робость и без церемоний двинулся вперед. На воздушный шар он смотрел с изумлением и некоторой досадой, словно мучился мыслью, что кто-то делает что-то выдающееся, пока сам он тратит силы и время на борьбу с собственными сомнениями. Каждое мгновение он то задирал голову, чтобы разглядеть что-то через очки, то опускал — чтобы взглянуть еще на что-то поверх очков.

Рядом с ним оказался еще один любопытный субъект. Купчина с окладистой черной бородой, невысокий, но круглым животом готовый поспорить с представительным господином в очках. Этот не суетился, двигался медленно, словно полагал, что в каждом движении должна быть основательность. Ни воздушный шар, ни работа мастеровых купчину не заинтересовали, он больше рассматривал публику. Один раз он посмотрел в мою сторону, наши глаза встретились, и отвратительный холодок пробежал по спине. Незнакомец, словно спохватившись, отвел взгляд.

— Фу, вот же глаза, — обронил я вслух.

— О ком вы? — спросила Александра Николаевна.

— Вон тот дородный господин.

Княгиня взглянула в окно:

— Так это же Пьер!

Она имела в виду представительного господина в очках, а на чернобородого купчину не обратила внимания.

— А ведь совсем недавно этот молодой человек превозносил Бонапарта. Представляешь, он всерьез оправдывал убийство герцога Энгиенского, — поведала княгиня. — Он видел величие Бонапарта в том, что тот во имя цели взял на себя всю ответственность за это злодейство.

— Вот как, — откликнулся я, продолжая разглядывать толстого бородача. — А что он скажет, когда его самого поведут на расстрел во имя чего-нибудь великого?

Купчина более в нашу сторону не поворачивался, но и к воздушному шару по-прежнему не проявлял особого интереса. Он шарил глазами по толпе, с особенной тщательностью изучая вновь прибывавших зевак. Вдруг я заметил, как его взгляд задержался на ком-то дольше обычного. В нескольких саженях от бородача обнаружился субъект в зеленом кафтане, также явно не питавший интереса к воздухоплавательному аппарату, зато занятому наблюдением за зрителями.

«Кто же вы такие? Неизвестные мне сотрудники де Санглена или французские агенты? — задался я вопросами. — Вполне вероятно, что шпионы. Я рассчитывал поймать здесь своего агента, но ведь и другие вполне могут заинтересоваться проектом Франца Леппиха!»

Тем временем мастеровые укрепили воздушный шар на стапеле, и публика получила возможность любоваться не бесформенным полотном, а и украшениями. Огромный лев грозно взирал вдаль поверх голов и, казалось, уже узрев вдали злодея, с суровой непоколебимостью уготовил злодею погибель. Правда, лев был стар, изрядно поношен, со стершейся на сгибах краской. Словом, картинка совершенно очевидно говорила, что весь этот хлам десять лет пылился в сарае.

Я с тревогой перевел взгляд на публику и… увидел ее. Она ехала в открытой коляске, прячась от солнца под розовым зонтиком. Сердце мое налилось гнетущей тяжестью. С тоскою подумал я о том, что лучше было остаться в Англии. А уж если приехал в Россию, то нужно было отправиться прямиком в действующую армию, а не добиваться аудиенции его величества. Что двигало мною — чувство долга или желание отличиться перед императором? Как бы то ни было, вся история обернулась мерзким образом.