Ги Декар - Зверь

— Можно узнать ваше мнение об этой книге?

— Если смотреть на нее с точки зрения психологии слепоглухонемых от рождения, то эта книга во всех от­ношениях замечательная. Она хорошо написана. Авто­ра разве что можно упрекнуть в том упорстве, с кото­рым он изображает монстрами нормальных, окружаю­щих героя людей. Это не согласуется с принципами жизни и в особенности с бесчисленными проявлениями доброты, свидетелем которых он был в течение двена­дцати лет, проведенных в Санаке.

— Свидетель полагает, что этот роман написан че­ловеком умным и проницательным? — спросил генераль­ный адвокат Бертье.

— Более того! — подчеркнул декан.— «Одинокий» — произведение человека неординарного.

— Выражая благодарность господину декану Марнею,— продолжал генеральный адвокат, — давшему по­казания, авторитетность которых несомненна, я очень хотел бы обратить внимание господ присяжных на тот факт, неопровержимо теперь доказанный, что обвиняе­мый не только отдает себе отчет в малейших своих по­ступках, но и как человек исключительного ума их об­думывает. И в особенности мы хотим подчеркнуть тот факт, что не следует обманываться внешностью Жака Вотье. Что он зверь — мы не сомневаемся в этом ни од­ной минуты, сам характер преступления это доказыва­ет, но мы должны добавить, что это умный и хитрый зверь. Поэтому мы вправе заключить, что преступление, совершенное на «Грассе», заранее долго обдумывалось, было умышленным, преступник осознавал последствия.

— Выводы, сделанные господином генеральным ад­вокатом,— сказал Виктор Дельо,— кажутся преждевре­менными. Разумеется, редкий ум Вотье не вызывает ни­какого сомнения, но нет никаких оснований считать, что он употребил свой дар на совершение преступления.

— Суд благодарит вас, господин декан,— сказал председатель.— Пригласите следующего свидетеля.

Свидетеля вел к барьеру швейцар, так как тот был слепым.

— Ваше имя?

— Жан Дони.

— Время и место рождения?

— Двадцать третьего ноября тысяча девятьсот два­дцатого года, Пуатье.

— Ваша профессия?

— Органист в соборе в Альби.

— Мсье Дони, — начал председатель, — в течение одиннадцати лет вы были товарищем по учебе и другом юности Жака Вотье в институте в Санаке. Вы сами вы­звались быть свидетелем на суде, когда узнали из га­зет о преступлении, в котором обвиняется ваш бывший друг. Вы утверждали в разговоре со следователем, что можете сообщить очень важные сведения об обвиняе­мом. Суд слушает вас.

— Господин председатель, могу сказать, что в тече­ние первых шести лет пребывания Жака Вотье в Санаке я был его лучшим другом. Когда он прибыл в институт, я считал его гораздо более несчастным, чем сам, — я только слепой. Я мог говорить и обладал очень разви­тым слухом. Он был моложе меня на три года. В тече­ние первого года директор института мсье Роделек за­нимался с ним только сам, а потом вызвал меня и ска­зал: «Я заметил, что ты интересуешься успехами своего младшего товарища и что ты добр к нему. Поэтому те­перь, когда он знает дактилологическую азбуку и алфа­вит Брайля, вы будете вместе гулять, играть и даже за­ниматься, потому что он уже освоил различные способы общения». Начиная с этого дня я стал в некотором ро­де ближайшим помощником мсье Роделека, и так про­должалось в течение шести лет, пока Жак не достиг семнадцатилетнего возраста. Тогда меня заменили той, которая через шесть лет вышла за него замуж. Должен сказать, что прибытие Соланж Дюваль с матерью про­извело дурное впечатление в институте, где до тех пор не появлялась ни одна женщина. Хотя я убежден, что директор, мсье Роделек, пригласил Соланж Дюваль с самыми лучшими намерениями.

— Какое впечатление произвела тогда на вас Соланж Дюваль?

— Лично на меня — никакое, господин председа­тель. Но я знал от товарищей, глухонемых, которые мог­ли ее видеть, что она была очень красивая девушка. Единственное, что мы, слепые, могли отметить — ее при­ятный голос. Но по некоторым интонациям — слух нас никогда не обманывает — можно было почувствовать, что за этой внешней мягкостью, которая могла ввести в заблуждение зрячих, скрывались железная воля и го­товность идти на все...

— «На все» — что вы под этим подразумеваете? — спросил Виктор Дельо.

— На брак с Жаком Вотье,— ответил свидетель.

— Это дает основания предполагать,— заметил пред­седатель,— что чувство Соланж Дюваль к вашему това­рищу было искренним, когда она выходила за него за­муж. Ведь оно было у нее на протяжении многих лет?

— Я в этом не так уверен, как вы, господин пред­седатель.

— Что имеет в виду свидетель? — спросил его Дельо.

— Ничего... или, точнее, по поводу этого деликатно­го пункта я хотел бы оставить свое мнение при себе.

— Мсье Дони,— вмешался председатель,— вы сами захотели выступить в качестве свидетеля, и суд вправе ждать от вас точных, а не двусмысленных показаний. Высказывайтесь до конца.

— Я действительно не могу, господин председатель. Жак все же был моим товарищем и, я сказал бы даже, моим протеже в течение многих лет.

— Вы поклялись говорить правду, всю правду! — сурово сказал председатель.

— Ну, будь что будет! — поколебавшись, сказал сле­пой.— Соланж Дюваль, к двадцати годам уже сложив­шаяся девушка, не могла любить Жака Вотье — сем­надцатилетнего неопытного мальчика. Я уверен в этом!

— Вы можете доказать это суду?

— Да, господин председатель: она сама мне много раз в этом признавалась.

— Мсье Дони, обращаю ваше внимание на ответст­венность, связанную с подобными утверждениями.

— Я осознаю всю ее меру, а также отдаю себе от­чет в том, что сейчас скажу. Мы с Соланж были одно­го возраста. Она знала, что в институте я был лучшим другом Жака. Поэтому она говорила мне некоторые ве­щи, которые никогда не осмелилась бы сказать мсье Роделеку или матери. Конечно, она испытывала глубо­кую нежность к Жаку, но до любви было еще далеко.

— А он? У вас было впечатление, что он любил эту девушку?

— Трудно утверждать, имея в виду Жака, господин председатель. Он всегда был очень замкнутым. Никогда нельзя было знать, о чем он думает. Тройной недуг уси­ливал его скрытность, но я не решился бы сказать, что Жак мне всегда казался хитрым. У нас, незрячих, есть особое чутье, которое позволяет нам догадываться о настроениях окружающих, незаметно для них улавли­вать самые интимные их чувства. Их физический облик не вводит нас в заблуждение. Мы легче догадываемся об их моральных страданиях, потому что наше погру­женное во мрак сознание более сосредоточено.

— Однако,— сказал Виктор Дельо,— вы ведь никог­да не слышали голоса слепоглухонемого Жака Вотье!

— Вы забываете об осязании, господин адвокат! Вы и представить себе не можете его выразительную силу... После шести лет, проведенных вместе, я знал Жака Вотье наизусть. Мы «разговаривали» руками: его душа была для меня открытой книгой.