Ги Декар - Зверь

— Каким образом свидетель может с уверенностью утверждать, — продолжал Виктор Дельо, — что Жак Вотье сбросил со стола лампу нарочно, чтобы устроить пожар?

— Потому что Соланж Дюваль тоже мне об этом сказала на другой день. Впрочем, она объяснила этот безумный жест приступом ярости, для него необычным.

— И вы не подумали о том,— продолжал старый адвокат, — что Соланж Дюваль пыталась скрыть вину Жака потому, что, может быть, она его любила?

— Я подумал, что у нее была просто жалость к не­му, к его душевной угнетенности. Впрочем, считаю, что сказал все, что знал. Больше я не буду отвечать ни на один вопрос.

— Прежде чем свидетель удалится, — заявил гене­ральный адвокат Бертье,— хочу привлечь внимание гос­под присяжных к только что прозвучавшим показаниям чрезвычайной важности. С большой взвешенностью в суждениях — это придает значимость его показаниям, и это следует отметить особо,— мсье Жан Дони открыл нам, что подсудимый уже десять лет назад был спосо­бен на двойное убийство в припадке ярости. После по­казаний мсье Дони становится более понятной та злоба, с которой Жак Вотье расправился с Джоном Беллом в каюте «Грасса». В момент, когда завершается опрос свидетелей, приглашенных обвинением, я еще раз при­зываю господ присяжных не упускать из виду того фак­та, что не следует доверяться внешнему спокойствию Вотье, которое он сохраняет с самого начала процесса. Все продумано, все рассчитано в его поведении: чем больше будет казаться, что он не понимает происходя­щего, что он только бесчувственный зверь, тем больше у него шансов на снисходительное отношение со сторо­ны присяжных.

— Суд вас благодарит, — обратился к свидетелю председатель.— Можете быть свободны.

Когда свидетель удалился, он добавил:

— Объявляется перерыв. Слушание продолжится через пятнадцать минут и начнется с выступления пер­вого свидетеля со стороны защиты.

Когда суд удалился, в зале снова началось гудение. Мэтр Вуарен казался довольным. Виктор Дельо разго­варивал с переводчиком. Многим хотелось бы расслы­шать слова, которые старый адвокат произносил впол­голоса.

— За исключением недавнего инцидента,— спраши­вал он у директора института с улицы Сен-Жак, — ког­да мой клиент с криком поднялся с места, выражал ли он еще каким-нибудь образом нетерпение или недо­вольство— вы не обратили на это внимание, когда пе­реводили ему показания свидетелей?

— Нет. Он оставался совершенно спокойным — у не­го даже не дрожали руки.

— Он у вас спрашивал о чем-нибудь?

— Нет. Он только фиксировал без малейших заме­чаний все, что я ему говорил.

— Не было ли у вас впечатления, что показания членов семьи были ему неприятны?

— Нет. Именно ими, как мне показалось, он меньше всего интересовался.

— Он давно уже знает, чего можно ждать от своей семьи. Помню, как мой преподаватель гражданского права, тонкий психолог, говорил: «Самая стойкая нена­висть та, которая рождается в детстве».

— Не будет нескромностью, дорогой мэтр, узнать ваше мнение обо всех этих свидетелях?

— Действительно, это было бы нескромностью, до­рогой директор... А если бы я задал вам тот же самый вопрос?

— Я был бы в затруднении — некоторые свидетель­ства убийственны... Факты... Доказательства, хотя бы те же самые отпечатки пальцев по всей каюте. Но, не­смотря на все это и на формальное признание вины Жаком Вотье, я продолжаю упорно верить, что ваш клиент невиновен.

— Как вы это понимаете: «невиновен»?

— Я хочу сказать, что у него была веская причина для убийства...

— Я тоже так думаю, дорогой директор и перевод­чик. К сожалению, с правовой точки зрения убийство всегда незаконно.

Впервые с начала процесса Виктор Дельо, торопли­во нацарапавший несколько слов на клочке бумаги, ка­залось, заинтересовался своей молодой соседкой:

— Дорогая Даниель, вам придется воспользоваться этим перерывом, чтобы сбегать на почту и отправить телеграмму в Нью-Йорк. Сможете разобрать мой по­черк? Побыстрее, вы успеете вернуться как раз к про­должению процесса.

Выходя из зала, девушка успела заметить, как ее старый друг примостился на краю скамьи, полуприкрыв глаза и слегка запрокинув голову,— это была его обыч­ная поза, когда он задумывался. Вдруг Виктор Дельо открыл глаза и неожиданно обратился к наблюдавшему за ним соседу:

— Дорогой директор, что бы вы сказали, если бы я стал утверждать, что «невиновен» означает для меня «невинный»?

— Не понимаю.

— Поясню: Жак Вотье не убивал этого Джона Белла.

— Боюсь, дорогой мэтр, что вам тяжело будет с присяжными... Это было бы возможно доказать только в одном случае — если бы вы им представили истин­ного убийцу.

— Все для этого сделаю,— спокойно и твердо отве­тил Дельо,— Но очень многое будет зависеть от ответа на телеграмму, которую я только что отправил в Нью- Йорк.

Даниель в это время бежала на почту. Текст теле­граммы, составленной по-английски, был для нее непо­нятен и не имел значения. Сейчас ее воображение боль­ше всего занимала произнесенная генеральным адвока­том фраза: «Все продумано, все рассчитано в его пове­дении: чем больше будет казаться, что он не понимает происходящего, что он бесчувственный зверь, тем боль­ше у него шансов на снисходительное отношение со стороны присяжных». Но ведь это в точности совпада­ло с мнением самого Дельо! Разве он не говорил и не повторял ей, Даниель, что под обманчивой внешностью его странного клиента скрывался замечательный ум? Мнения обвинителя и защитника не совпадали только в одном: последний, в противоположность генеральному адвокату Бертье, справедливо или несправедливо счи­тал, что это не лучший способ защиты. У девушки не было никакого сомнения: Виктор Дельо сделает невоз­можное, чтобы заставить Вотье заговорить и показать свое истинное лицо. Удастся ли ему это? Несомненно, этот несчастный очень умен. Но в таком случае он не зверь, как с ужасом думают все присутствующие. «Зверь» начинал очень интересовать Даниель...

А что означал этот нечеловеческий крик, который вырвался у несчастного, когда один из его лучших дру­зей по институту обвинил Вотье в попытке убийства, со­вершенной несколькими годами ранее? Это был не только крик бессильной ярости, иначе у присутствую­щих не пошел бы мороз по коже. И сама Даниель так не содрогнулась бы — было в этом крике еще и отчаяние от непереносимого нравственного страдания. А как только «зверь» начал страдать, она стала его жалеть...

Быстро отправив телеграмму, девушка заняла свое место рядом со старым другом как раз в тот момент, когда вызвали первого свидетеля со стороны защиты. Это была пятидесятилетняя, еще стройная женщина в элегантном черном костюме.