Ги Декар - Зверь

— Вы же только что нам сказали, что никогда нель­зя было знать, о чем он думает,— заметил председа­тель.— Вы противоречите себе.

— Нет, господин председатель! Я знаю, что говорю: именно потому, что только мне одному была доступна замкнутая его душа, могу утверждать, что некоторые вещи Жак скрывал от меня сознательно. Человек, спо­собный быть до такой степени скрытным в раннем воз­расте, впоследствии может быть способен на многое. Он, впрочем, и доказал это в Санаке спустя несколько ме­сяцев после того, как я перестал с ним заниматься. Факты, о которых я попытаюсь рассказать со всей прав­дивостью, и заставили меня попроситься в свидетели. Услышав их, суд поймет, почему я не удивился полгода назад, когда узнал из газет и по радио, что мой быв­ший протеже обвиняется в убийстве. Я долго колебался, прежде чем принять тяжелое для меня решение, кото­рое может серьезно отразиться на мнении присяжных. Из Альби в Париж к следователю я решил ехать только после того, как убедился, что Жак будет упорствовать в своем молчании. Для меня это был вопрос совести; должен ли я отмалчиваться, когда все думают, что Жак не способен совершить преступление, или, напротив, мне следует показать, что это была не первая попытка для обвиняемого? Долг, как бы это ни было трудно по отно­шению к другу юности, к которому я сохранил добрые чувства, обязывал меня прояснить истину. Именно поэ­тому я здесь.

— Суд вас слушает.

— Это случилось двадцать четвертого мая тысяча девятьсот сорокового года около десяти часов вечера. Помню, это был чудесный весенний день. Наступал теплый тихий вечер. Закончивший вторым по классу ор­гана в консерватории, я должен был через два месяца окончательно расстаться с институтом и начать рабо­тать младшим органистом в соборе в Альби. Этим мес­том я был обязан всегдашней доброте мсье Роделека. Я прогуливался один в глубине парка, в котором мне бы­ли известны самые потаенные уголки, и мысленно сочи­нял пьесу для органа. Весь переполненный музыкой, я направился к дощатому домику, где я обычно набрасы­вал на картон пуансоном первые музыкальные фразы задуманного произведения. Этот домик без окон инсти­тутский садовник Валентин использовал как кладовую для инвентаря. Дверь была всегда заперта, но Вален­тин вешал ключ на гвоздь справа от нее. Я брал ключ, вставлял его в замок и заходил в домик, а уходя, запи­рал дверь на два оборота и вешал ключ на место. Кро­ме инвентаря и горшков с какими-то растениями там были простой деревянный стол и колченогий стул — как раз то, что мне было нужно. Поскольку окон в до­мике не было, Валентину, чтобы разобраться в своем хозяйстве, приходилось пользоваться керосиновой лам­пой, которая всегда стояла на столе, а рядом лежал коробок спичек. Лично у меня в этой лампе не было никакой нужды...

Вечером двадцать четвертого мая, протянув руку, чтобы снять ключ, я с удивлением обнаружил, что его не было на месте и что он уже был вставлен в замочную скважину. Я подумал, что Валентин забыл его повесить на обычное место, и нажал на дверную ручку. Приот­крыв дверь, я услышал изнутри слабый крик. Как будто кто-то хотел позвать на помощь, но кто-то другой за­жал звавшему рот рукой. Я сделал шаг вперед и полу­чил сильный удар по затылку, от которого закачался и потерял сознание. Придя в себя, почувствовал рез­кий удушающий запах и услышал, как потрескивает огонь — домик горел. Соланж Дюваль вцепилась в меня с криком: «Быстрее, Жан! Сгорим! Жак поджег домик, опрокинув лампу, и убежал, закрыв нас с вами на ключ!» Я мгновенно вскочил на ноги. Инстинкт само­сохранения вернул мне силы, я уперся в дверь, чтобы выломать замок. Соланж в страхе плакала. Я все силь­нее чувствовал жар — пламя, которого я не видел, уже почти касалось нас. Наконец дверь поддалась, и мы выскочили наружу в тот момент, когда брат Доминик, привратник, и брат Гаррик, главный смотритель, под­бегали к домику. Вскоре от постройки осталась только куча пепла. Жак исчез. «Что случилось?» — спросил брат Гаррик. «Виновата моя неловкость,— быстро отве­тила Соланж.— Простое любопытство завело меня в этот домик, но поскольку там было очень темно, я за­жгла керосиновую лампу на столе. К несчастью, я оп­рокинула лампу рукой и возник пожар. Я испугалась и стала звать на помощь. Жан Дони, прогуливавшийся поблизости, тотчас же прибежал и вел себя очень му­жественно, вовремя помог мне выбраться».

В тот момент я был так ошарашен этим объяснени­ем, что не произнес ни слова. По дороге в главное зда­ние института я шепотом спросил Соланж Дюваль: «За­чем вы выдумали эту историю, а не сказали правду?» Она тогда мне ответила: «Умоляю вас, Жан, говорите то же, что я. Зачем навлекать бесполезные неприятно­сти на бедного Жака, который был в ненормальном со­стоянии?» Я не нашелся, что ответить, и подумал, что в конце концов Соланж, может быть, права. Потеря домика не была таким уж непоправимым делом, и ни­кто не пострадал. Я направился прямо в комнату Жака и с удивлением обнаружил его в постели, он притво­рялся спящим. Только там, уже лежа в постели, я за­думался о событии, невольным участником которого стал и которое могло закончиться трагически. Мои вы­воды были простыми и ясными: несмотря на свой юный возраст, Жак увлек девушку в затерявшийся в глубине парка домик, чтобы попытаться овладеть ею. Мое не­ожиданное появление помешало ему. В приступе вне­запной ярости он попытался меня оглушить, и именно он, а не Соланж, нарочно смахнул со стола лампу. По­чувствовав по запаху, что начинался пожар, он бро­сился вон и запер нас с Соланж, чтобы мы сгорели за­живо. Получается, что ровно за десять лет до того, как совершилось преступление на «Грассе», он уже пытался погубить двух человек.

Раздался хриплый нечеловеческий крик, от которого у присутствующих пошел мороз по коже. Слепоглухо­немой поднялся со скамьи — несколько секунд он по­трясал в воздухе своими чудовищными кулаками, затем вяло осел на свое место между двумя жандармами.

— Обвиняемый хочет что-то сказать? — спросил у переводчика председатель.

Пальцы переводчика быстро забегали по фалангам Жака Вотье, и через несколько секунд он сказал:

— Нет, господин председатель, он не говорит ниче­го.

— Инцидент исчерпан,— объявил председатель, за­тем спросил у свидетеля: — Вы хотите еще что-нибудь добавить?

Но свидетель молчал, держась руками за барьер: казалось, он оцепенел от крика, который только что слышал. Зал тревожно молчал. Тишину нарушил Вик­тор Дельо:

— Свидетель — он нам сказал, что у него не было нужды зажигать керосиновую лампу, и это понятно! — может сказать суду, кто же зажег эту злополучную лампу?

— Соланж Дюваль. Спустя два дня она призна­лась мне, что на нее вдруг нашел страх при мысли, что она может оказаться в темноте вдвоем с Жаком Вотье.