Ги Декар - Зверь

— Боже, — сказал, улыбаясь, адвокат, — должен признаться, что никогда не задумывался обо всем этом. И к счастью! Если бы нужно было сначала думать о том, как ты говоришь, я был бы вообще не в состоянии выступать.

— Ребенок,— продолжал директор,— должен самым тщательным образом освоить этот физический механизм произнесения каждой буквы. Когда он этим механиз­мом овладеет, то сможет выражаться устно. Речь несо­вершенная, но для посвященных понятная. Тотчас же воспитатель поможет ему понять тождество между дак­тилологической буквой-знаком, буквой произносимой и обычной рельефно воспроизведенной буквой — таким образом он научится читать на ощупь текст для зрячих. Наконец, чтобы для него стали доступными все средст­ва выражения, воспитатель поможет ему установить еще одно, последнее, тождество — между дактилологи­ческой буквой и точечной буквой алфавита Брайля. Таким образом, благодаря точечному письму его смо­жет понимать всякий, в частности вы, взявший на себя неблагодарную роль его защитника.

— Благодарю вас, дорогой директор. Все начинает становиться на свои места. И вывод, который я делаю, подтверждает первые впечатления, полученные от изу­чения досье и утреннего визита к моему клиенту: напи­сав роман, он в максимальной степени использовал воз­можности, которые предоставляет воспитание в Санаке, и, значит, он прекрасно владеет всеми средствами выражения. Следовательно, он владеет даже устной речью... разумеется, в большей или меньшей степени, но ведь владеет! И если он молчит, то потому, что хочет молчать?

— Вы так же, как и я, хорошо знаете, что самый глухой — это тот, кто не хочет слышать, а самый не­мой — тот, кто хочет молчать. Между тем я должен об­ратить ваше внимание на то, что ваш клиент, будучи незрячим, не может читать по движениям губ слова, как это делают глухонемые. Вы должны, следователь­но, говорить с ним «руками», используя дактилологи­ческий алфавит. Если он в конце концов решится вам отвечать устно, вам невероятно трудно будет его по­нять. Было бы лучше всего, если бы вы общались с ним с помощью точечного алфавита Брайля.

— Поскольку я не владею этими двумя способами,— возразил Виктор Дельо,— мне самому понадобится пе­реводчик. Это вынуждает меня просить вас еще об од­ной небольшой услуге: не могли бы вы завтра утром сопровождать меня в тюрьму? Мне хотелось бы заста­вить заговорить моего клиента.

— Охотно, дорогой мэтр, но не считаете ли вы, что для этой «беседы» лучше было бы использовать одного из братьев ордена Святого Гавриила, которые воспиты­вали Жака Вотье?

— Я сразу подумал об этом и уже написал в Санак. Я убежден, что кто-нибудь из них согласится помочь в деле, к которому обязывает простое и тем более хри­стианское милосердие. Но надо спешить. Мне кажется, что прямо завтра с утра необходимо войти в контакт с моим клиентом. Вы один можете помочь мне выйти из затруднительного положения. В случае, если важные де­ла, которыми вы заняты, не позволят вам сопровож­дать меня, может быть, вы посоветуете мне обратиться к кому-нибудь из преподавателей вашего института? Я обеспокою его только однажды.

Подумав, директор ответил:

— Я пойду сам! Чтобы засвидетельствовать свое восхищение вашим мужеством. Никто из ваших коллег, о которых вы упоминали в начале беседы, не дал себе труда прийти ко мне, чтобы получить самые элементар­ные сведения.

— Напрасно,— сказал адвокат.— Беседа с вами бы­ла для меня очень поучительной. Я покидаю вас, доро­гой директор, чтобы завтра снова встретиться с вами в девять утра перед входом в тюрьму Санте.

Когда наконец Виктор Дельо добрался до дома, в коридоре его встретила Даниель:

— Как жаль, что вы не вернулись часом раньше! К вам приходили.

— Кто-нибудь из свидетелей? Уже? Отлично! И кто это был?

— Мадам Симона Вотье.

— Да? Прекрасно. И что она вам сказала?

— Что она получила ваше письмо сегодня утром и тотчас же поехала...

— Немедленно воспользуемся этим обстоятельством! Я ухожу.

— Куда вы, мэтр?

— К этой даме, в Аньер... Думаю, что она уже вер­нулась, а если не вернулась, я ее дождусь. У меня есть чем заняться.

Он показал на книгу, которую держал в руке. Взгля­нув на обложку, студентка удивленно спросила:

— Вы стали читать романы, мэтр?

— Почему бы и нет? Никогда не поздно начать. Вас ничем не удивила эта обложка?

— Нет. Название? «Одинокий» — как-то грустно звучит.

Вдруг глаза Даниель округлились.

— Ах да! Имя автора?

— Да, он! Видите ли, внучка, я убежден, что в этих трехстах страницах — ключ к процессу. До скорого сви­дания! Самое главное — не уходите отсюда. Кто знает?

Вдруг появится еще кто-нибудь из возможных свидете­лей.

Он вернулся только в полночь со словами:

— Я вымотался, но доволен. Не осталось ли там кофе?

— Я вам приготовила, мэтр.

— Вы мой добрый ангел, Даниель. А сейчас быст­ро возвращайтесь к себе — пора спать.

— Но ангелы не спят, мэтр.

— Я в этом не так твердо уверен, как вы. Мой ан­гел-хранитель на ногах не стоит от усталости.

— Вы встречались с дамой?

— Да, я ее видел,— кратко ответил Виктор Дельо.— Спокойной ночи, внучка. Возвращайтесь сюда на де­журство завтра утром в половине девятого.

Оставшись один, он облачился в старый халат, на­дел тапки и погрузился в кресло, чтобы насладиться третьей сигарой из тех, что дал ему шеф адвокатов. Затем он стал читать «Одинокого». Он даже перечитал несколько страниц, где автор описывал состояние свое­го героя, как и он, слепоглухонемого, до того момента, когда тот наконец вошел в прямой контакт с окружа­ющим миром:

«Он был тот,— читал Виктор Дельо, — кто никогда не видел, не говорил, не слышал, кто ничего не знает, не выражает, кто живет, окруженный непроницаемыми тишиной и мраком, даже не отдавая себе отчета в том, что такое жизнь; кто связан с внешним миром — кото­рый из глубины своей бездны он не может и не пыта­ется даже представить — только осязанием, вкусом и обонянием. Он из отбросов человечества и последняя степень человеческого отчаяния. Сидя у открытого ок­на, позволявшего испытывать одно из редких доступ­ных ему ощущений — тепла и холода, — он заключал в себе бесполезную и враждебную силу, которая в любую минуту могла оглушить его сначала неясным, а потом все более отчетливым чувством своей беспомощности.

...Страх в нем чередуется с отупением, когда его ве­дут и он не знает куда, ему кажется, что его бросят, забудут и никто никогда не вернется за ним. Неважно, что он из буржуазной, живущей в достатке семьи. Он будет всегда беден, и единственным его богатством ос­танется тело, которое ведут, останавливают, укладыва­ют, одевают, раздевают, поднимают, усаживают... Кто все это делает? Другие, подобные ему, хотя более по­движные и решительные? Или, может, существа выс­шего порядка? Учителя, доступные для осязания, о при­сутствии которых догадываешься?..