Клод Жост - Иллюзии успеха

Тьебо задумался: Сандра тоже упоминала о больших связях Шарля Вале. Уж не была ли она его «клиенткой», прежде чем стать его любовницей?

— Что за Робер Дени?

— У меня есть его координаты, патрон.

— Хорошо. Что еще о Вале?

— Все остальное, патрон. Вы ведь распорядились пропустить двадцать лет, ну и…

Тьебо покачал головой с едва заметной улыбкой.

— Сделаете для меня подробный письменный отчет. Дальше!

Младший в бригаде, Довернь, румяный блондин с фигурой регбиста, прозванный Пупсиком, переместил вперед свои девяносто килограммов.

— Красавчик Шарль, — начал он, поглядывая в листок, который держал в руке, — жил явно не по средствам. Он неплохо зарабатывал, но деньги на его банковском счете не задерживались. Я говорю только об официальных доходах, остальные не учитывались.

Комиссар нахмурился.

— На чем вы основываетесь, говоря, что были «остальные»?

— Я подсчитал его доходы и расходы — вот справка. Она не такая уж длинная, если иметь в виду его образ жизни. Кроме того, у него всегда была куча долгов, которые он, конечно, выплачивал, но — с опозданием. У Красавчика Шарля был порок, патрон! Он играл!

— Рулетка? Баккара?

— Покер.

— Выигрывал иногда?

— Довольно часто, причем изрядные суммы, но тут же, по капризу фортуны, терял их.

— Предполагаю, что в хорошие времена именно благодаря выигрышам он и выплачивал самые неотложные долги?

— Точно.

— А из чего складывался его — как вы это назвали? — «образ жизни»?

Довернь снова заглянул в листок, прежде чем начать перечисление.

— Он снимал дорогую квартиру на бульваре Экзельманс. Имел спортивную машину высшего класса. Зимний отпуск проводил в Савойских Альпах, на высокогорной станции в Межеве, летний — в Сен-Тропезе, где у него имелся свой — и неплохой — кораблик. Он играл в гольф, ездил верхом в клубах для сильных мира сего и занимался пилотажем в аэроклубе.

— И самолетик тоже свой?

— Почти. «Ралли-100», купленный на паях с двумя друзьями. Каждую неделю он летал на нем по два часа.

Комиссар побарабанил пальцами по подлокотнику и заключил:

— Насыщенная жизнь, как я погляжу!

Довернь усмехнулся.

— Да уж, скучать ему было некогда.

— Еще что-нибудь есть?

— Пока нет, патрон.

Тьебо повернулся к Жанне.

— Слушаем вас, моя красавица!

Она погрузилась в свои записи.

— Когда Ламбер сказал мне, что Вале получал свое боевое крещение в журналистике, я, на всякий случай, решила связаться со справочной службой Министерства внутренних дел. Вале совал свой нос решительно во все. Во время выборов в законодательные органы он предлагал свои услуги тому или иному кандидату в депутаты. Он создавал бюро, нанимал группу сотрудников и организовывал предвыборную кампанию. Это была серьезная, хорошо сделанная работа, и она всегда давала отличные результаты.

— А чем он сам-то занимался в этом деле?

— Он заставлял своего клиента работать с видеомагнитофоном. По существу, становился его имиджмейкером. Исправлял внешний вид манеры, учил, как надо убеждать аудиторию, если было нужно, корректировал целиком или частично тексты выступлений, чтобы они производили больше впечатления. А если этого кандидата избирали, он становился очень сильной «связью». Вале не забывал об этой стороне дела и умел воззвать к доброй памяти господина депутата, как только появлялась необходимость.

«Паук плел свою паутину», — подумал Тьебо. Паутину, в которой вчера вечером кто-то проделал две прорехи…

— Пока все, что у меня есть о Вале, патрон. Да, вот еще что: в 17 часов звонил следователь Делорм, он хотел бы, чтобы вы зашли к нему завтра утром.

— Зайду. Теперь все?

Жанна кивнула.

— Отлично.

Балафрэ, чувствуя, что пришел его черед, заерзал на стуле.

Маленький, коренастый, настоящий комок мышц и нервов… Шрам — след схватки во время ареста «теплой компании» в баре на Монмартре — пересекал правую щеку от скулы до подбородка…

Он выслужился из рядовых, и у него были свои привычки, свои методы работы. Он обладал нюхом старого крестьянина и языком, столь же цветистым, сколь и образным.

— Балафрэ, теперь вам слово.

— Я прощупал Симону Топен, консьержку с бульвара Экзельманс. К этому самому Шарлю, как я понимаю, она просто липла. Надо сказать, что, хотя ей уже и стукнул полтинник, она еще ого-го, вдовеет два года и глаза у нее такие голодные, если понимаете, что я хочу сказать…

— Понимаем.

— Ну вот. Красавчик этот тоже с ней любезничал: всякие там безделушки, царские подарки к праздникам. Это чтоб она у него прибирала хорошенько. Бабье там не переводилось. Симоне тут можно верить: так и шныряли, говорит, мимо нее туда-сюда. Вот только она не удосужилась подсчитать, сколько они там прохлаждались.

— А что за гостьи?

— Да манекенщицы всякие, актрисульки… Из тех куколок, которые только и ждут, чтоб кто-то помог им отхватить контракт на маленькую рольку в фильме или прорваться на телек, хоть в статистки.

— Это что — консьержка сама вычислила, кто они такие и зачем приходят?

— Какое сама! — покачал головой Меченый. — Это ей Шарль рассказывал, пока она драила его апартаменты. А она, значит, уши развешивала и, небось, глядела на него, как влюбленная курица, с пыльной тряпкой в руках.

— После таких визитов девчушки действительно сразу же получали контракт?

— Она говорит, Вале из кожи лез вон, чтобы слово сдержать. Только, надо думать, однажды вышла осечка, потому что месяца два назад какая-то там Дженни Сен-Клер…

Тьебо вытаращил глаза.

— Что такое, патрон? Что с вами? — удивился Балафрэ. — Вы ее знаете?

— Не то чтобы знаю, но мне сегодня уже называли это имя, — ответил Тьебо, припоминая утренний визит к Каламите. — Продолжайте-продолжайте, старина!

— Ага. Значит, эта самая Дженни трижды возникала у консьержки и всякий раз что-то такое передавала для Красавчика. Потом, через несколько дней, когда примерно в 8.30 Симона была у него, в дверь позвонили. Она открыла. И эта самая Дженни ворвалась прямо в комнату и с ходу вцепилась когтями ему в морду! Вдвоем они еле-еле ее утихомирили. Адрес этой птички у меня есть. Все, патрон!

Тьебо оглядел свою команду.

— Хорошо поработали, молодцы. У кого-нибудь есть, что добавить? Отлично. В таком случае, посмотрим, что у нас на завтра…

Дени пригласили на набережную Орфевр к десяти, но он явился на четверть часа раньше: пунктуальность, вызванная заботой о том, чтобы не опоздать к поднятию занавеса. Говорил стоя, держался непринужденно, без всякого смущения. Низкий красивый голос профессионального актера…

— … В заключение, господин комиссар, я хотел бы сказать вот что. Если бы мне было дозволено самому себя квалифицировать, я бы назвал Робера Дени большим актером на вторые роли, который не сумел или не имел возможности достичь большой известности.