Олег Лебедев - Нефритовый голубь

Но мог ли, он, этот добрейший, мягкий человек совершить хладнокровное убийство, сымитировав действия таинственного маньяка, лишившего прежде жизни четырех человек? Крайне сомнительно.

Однако на опрометчивые поступки Иоганн Карлович был способен. По-крайней мере в молодости, когда бесстрашно дрался на двух дуэлях из-за дам. Тогда, к счастью, эти поединки окончились бескровно… Правда, одно дело игра горячей крови в юношеские годы и совсем иное – совершение рассчитанного как в хорошей шахматной партии преступления.

И еще… Когда я впервые после убийства встретился с крестным, то просто поразился: щеку Иоганна Карловича пересекала глубокая ссадина.

– Не след ли это гуляний Ивановой ночи? – поинтересовался я.

– Отнюдь. Это след утра следующего дня, – бодро ответствовал он.

–???

– Возвращался домой по Цветному. На бульваре начали собираться сперва отдельными группами, а затем в большую толпу рабочие. Один – с красным флагом. Я, сам понимаешь, остановился понаблюдать за ними. А тут – конный наряд полиции. Пытались задержать знаменосца. Он, размахивая флагом, побежал от них. Прямо в мою сторону. Другие же рабочие с надрывом запели «Дубинушку» и кинулись его отбивать. Словом, я очутился в самой гуще драки. Со всеми вытекающими последствиями, – показал крестный на щеку.

Тогда я воспринял эту историю совершенно спокойно. Что ж, крестный был журналистом. А для журналистов любопытство является качеством непременным, за которое порой приходится расплачиваться, Но сейчас, когда Подгорнов был убит, а преступник не пойман, исцарапанная щека человека, ненавидевшего моего зятя, не могла не пробудить вполне обоснованных сомнений в непричастности крестного к смерти полковника.

***

Все эти мысли бешено крутились в голове, когда мы с Эльзой возвращались от Тертышникова. Нет, я, конечно, не смел даже обмолвиться ему о своих подозрениях, слишком много значил для меня Иоганн Карлович. Но и не находил также душевных сил держать их в себе. Необходимо было поделиться своими догадками с кем-нибудь из близких.

Разумеется, не с Эльзой, донельзя взволнованной услышанным от следователя, и не со своими стареющими родителями, коих надлежало жалеть и оберегать при всех, даже самых тяжелых обстоятельствах. Итак, оставалось два человека, которым я мог довериться – Женя Котов и Игорь Велтистов.

Мы добрались до дома на Большой Садовой, я уложил Эльзу в кровать, дав ей успокоительных ментоловых капель из аптеки доктора Соломона Фридмана на Мясницкой, и сразу позвонил Жене.

Трубку взяла Мари, с энтузиазмом сообщившая мне, что брат отправился в Петербург присутствовать на показательном полете знаменитого авиатора Сикорского. Боюсь, что я не был особенно вежлив со своей возлюбленной, когда выложил ей без обиняков все, что думаю об изумительной способности ее обожаемого братца исчезать как раз тогда, когда он больше всего нужен. Чуть было, помнится, даже матом не выругался.

***

Крепко поссорившись с будущей невестой, я помчался к Игорю. Но и его дома не застал. Тогда я бросился в опиукурильню на бандитской Живодерке, в которую, как мне было известно, Велтистов частенько захаживал.

– Как вы сказали, выглядит этот молодой человек?.. Высокий, с длинными темными волосами, нос с горбинкой, в очках? Нет, он уже больше месяца не приходил к нам, – так после долгой паузы ответил на мои расспросы хозяин этого отвратительного, грязного как в прямом, так и в переносном смысле слова заведения.

Господи, но Игорь неоднократно за последние недели говорил мне, что продолжает посещать курильню! Это, между прочим, относится и к ночи убийства. Но если его не было здесь и не было дома, то где, позвольте поинтересоваться, он провел ту ночь?

У него-то уж, во всяком случае, имелись основания желать смерти полковнику. Любовь, ревность – эти чувства могут подвигнуть на самые, выражаясь деликатно, отчаянные действия. К тому же Игорь являлся отменным фехтовальщиком, и попасть ножом, или каким-либо другим острым предметом в глаз человека, не ожидающего нападения, для него не составило бы особого труда…

***

Игорь…

Иоганн Карлович…

Меня переполняли противоречивые стремления. Вроде бы следует идти в полицейское управление, открыть душу Тертышникову или тому, кто его сменил… Но разве донесу я на этих двух близких, почти родных мне людей? Даже если бы один из них и оказался убийцей, то второго бы я точно оклеветал.

Но и поговорить с ними о смерти полковника я тоже не решался. Не мое это дело допросы чинить…

Кстати, точно так же рассудил и сильный незатейливой житейской мудростью природного русского человека Котов после возвращения из Северной Пальмиры:

– Знаешь, пускай полиция этим занимается. А ты, мон шер, будь любезен, не забывай: зять твой все-таки был порядочной свиньей. Да, да, самой настоящей свиньей. Даже если Игорь или Иоганн Карлович, в общем, кто-либо из них и прикончил его, то пускай самолично и отвечает за содеянное перед Всевышним. Что же касается невинно, как ты говоришь, пострадавших Али Магомедда, Богомолова и его семьи, то по-настоящему мне жалко только детей и беременную жену…

Затем полное искреннее лицо Жени выразило откровенное презрение. Он процедил:

– Эти сраные «мудрецы» должны были поделиться секретами, которыми располагают, с людьми, если уж так радеют за человечество, а не убивать себя ради глупых принципов сохранения тайны.

Котов широко зевнул, потянулся и, помолчав немного, добавил:

– А то один молчал на суде, как Будда-истукан, другой, псих недолеченный, вырезал всю свою семью. Средневековье какое-то, – сделал Женя несколько грубоватую своей прозаичностью, но в целом достаточно верную оценку поведения Богомолова и Али Магомедда.

***

Не стоит вмешиваться в ход событий, так мы с ним и решили.

Полиция продолжала вести дело, но, судя по тому, что сообщали Жене его знакомые, невысокий, томного склада крепыш Коробейников, принявший бразды правления от Тертышникова (тот уехал для поправки здоровья в один из санаториев на Вильдунгенских минеральных источниках в Польше), не преуспел в расследовании, а попросту говоря, топтался на месте.

Эльза понемногу пришла в себя, все чаще стала приветливо улыбаться Игорю. Постепенно привыкали к нему и дети. Родители наши были рады такому счастливому развитию сюжета.

Смерть Подгорнова представлялась мне уже относительно отдаленным событием. Ощущение это усилилось, когда началась война.

***

Движимый искренним патриотическим порывом, я собрался отправиться на фронт вольноопределяющимся. Родители сперва не соглашались отпустить на войну единственного сына. Особенно противилась мама: