Олег Лебедев - Нефритовый голубь

Зашел я и в контору журнала, который еще недавно возглавлял крестный. Посидел в его кресле, с волнением в сердце просмотрел бумаги покойного.

В последнее время он, как выяснилось, занялся кинематографической рекламой, начинавшей составлять серьезную конкуренцию газетной. Иоганн Карлович написал замечательный сценарий, пропагандирующий средство для ращения волос.

Фабула блестящей работы крестного была такова: «Федя хорошо учился в гимназии, но все товарищи дразнили его за „безволосие“ горшком и шаром биллиардным. Проходит некоторое время, и Феде предоставляется возможность сделать хорошую партию, но отсутствие волос не вызывает к нему симпатий избранницы. Наконец, он достает новое средство и волосы тут же, при публике, распускаются веером».

В день, который стал последним в жизни Иоганна Карловича, он понес этот сценарий Ханжонкову. На пути ему встретились погромщики…

Изменения не затронули, кажется, одного только Фун-Ли. Все тот же синий халат, все те же монологи о европейской цивилизации…

А затем пришел 1917 год, началась страшная сумятица. В Петрограде – революция, в стране – долгожданная (как нам объяснили газеты) республика, на фронте – полный бардак. Чуть ли не каждый час можно было ожидать расправы со стороны солдат. Повседневные тревоги вынудили меня почти забыть об убийстве Подгорнова. Тут, однако, произошло событие, которое снова побудило меня к мучительным размышлениям о смерти полковника.

***

В мае в наш полк прибыл комиссар Временного правительства для разъяснения офицерскому и унтер-офицерскому составу основных положений политики нового кабинета. Известие о приезде посланца новой власти застало меня на передовой линии окоп во время осмотра в бинокль фортификационных сооружений австро-венгров.

Отложив это несомненно важное для успеха готовившегося масштабного наступления мероприятие, я поспешил в блиндаж, где размещался штаб полка, и где нам было велено собраться для знакомства с комиссаром. Путь по развороченной вражеской артиллерией местности да еще под обстрелом из тяжелых орудий занял немало времени.

Наконец я вошел в плохо освещенное помещение со стенами из крепких сосновых бревен. Видимо, несколько припоздал, потому что комиссар уже произносил пламенную речь о свободной армии русской революции, которая, дескать, должна защитить завоевания новорожденной демократии.

Голос его сразу показался мне знакомым. Когда глаза привыкли к полумраку, царившему в помещении штаба, я смог как следует разглядеть этого человека…

Сердце мое учащенно забилось…

Да, за почти три года он несколько изменился. Незнакомец слегка похудел. Да и одет был не как прежде: в двубортный пиджак и розовую сорочку. Сейчас он напялил на себя какую-то диковинную полувоенную форму: обтягивающий торс френч, сапоги и модные до начала боевых действий узкие французские брюки.

Впрочем, багровое лицо его, и особенно оттопыренные уши сохранились точно в таком состоянии, в каковом пребывали во время роскошного пира в кабинете крестного.

У сидевших рядом офицеров я выведал, что это и есть правительственный посланец, зовут его Филимон Назарович Желтицкий, и является он членом партии социалистов-революционеров с 1908 года.

Я, наверное, так пристально смотрел на комиссара, что он обратил на это внимание. Задержал на мне взгляд, оборвал очередную пылкую тираду, лукаво прищурился.

Затем неожиданно ухмыльнулся и, подмигнув мне заговорщицки, продолжил свою речь как ни в чем не бывало.

У меня перехватило дыхание, заполыхали щеки от возмущения.

Наглый убийца! Как быть дальше?.. Сообщить в полицию, виноват, в милицию? Но он, скорее, сам меня туда теперь отведет. За клевету на представителя демократической власти.

Что делать? Как поступить? Ответов не находилось…

Встреча вскоре завершилась. Офицерские чины расходились по позициям, горячо обсуждая известия, привезенные из Петрограда комиссаром. Желтицкий улучил момент, когда я остался один, и широко улыбаясь, радостным колобком подкатился ко мне. Его характерное лицо приобрело, можно сказать, мечтательное выражение.

– Вы, кажется, вспомнили меня? – полуутвердительно поинтересовался он, приветливо взяв меня под руку.

Я дернулся, будто от удара электричеством:

– Мне с вами, сударь, беседовать не о чем. Вы – преступник, убийца, а я – фронтовой офицер, – попытался я пресечь бесцеремонные попытки комиссара завязать разговор.

Не хватало еще удариться в совместные лирические воспоминания!

Желтицкий изумленно посмотрел на меня:

– Позвольте, я ничего не понимаю… Откуда вы осведомлены об убийстве? – он помолчал, затем бросил на меня жесткий взгляд. – А как, по-вашему, я должен был поступить? Если бы я пощадил этого жандарма, то он бы непременно убил меня!

Сначала я считал, что вступать в общение с этим человеком ниже моего достоинства, но теперь… Я не питал добрых чувств к покойному Подгорнову, но называть его «жандармом», да еще приписывать ему злодейские намерения… Это было уже слишком.

– Вы, революционеры, слишком много себе позволяете с недавних пор, – сухо заметил я. – Крайне сомнительно, что, покойный полковник был ангелом, но он, во всяком случае, никогда не служил в Министерстве внутренних дел.

– Какой еще полковник? – выпялился на меня Желтицкий. – Верно, я убил человека, жандармского унтер-офицера, когда бежал из якутской ссылки. У меня не было выхода, он преследовал меня, стрелял, ранил.

Комиссар говорил, захлебываясь словами, как ребенок, стремящийся как можно быстрее оправдаться. Вообще, в этом толстяке, играющем сейчас непривычную для него самого роль важного чиновника, было нечто детское.

– Я, между прочим, потом целые сутки в тайге провалялся, сильно простудился, уши, лицо отморозил, – не переставая тараторить, он бросил на меня укоризненный взгляд. – А вы меня теперь упрекаете за то, что не отдал себя на заклание!

Это трудно себе представить, но лицо комиссара еще больше побагровело. Покраснение распространилось и на уши, хозяин которых стал чем-то походить на несправедливо наказанного и оттого крайне обиженного школьника.

Я же, признаюсь, колебался: верить Желитицкому или нет.

Он тем временем с детской запальчивостью продолжил:

– Если вы полагаете, что мне было легко убить этого унтера, то сильно ошибаетесь. Я – человек образованный, идейный революционер, не террорист типа Камо. Да что, собственно, я перед вами распинаюсь… – глаза на красном лице с грустью посмотрели на меня. – Поинтересуйтесь лучше обо мне у Иоганна Карловича, мы вместе в университете учились. У него, кстати, я и укрылся, когда добрался до Москвы. Вы же меня тогда видели в конторе!