Олег Лебедев - Нефритовый голубь

Желтицкий замолчал, потом неожиданно рассмеялся:

– Обязательно попросите Иоганна все вам рассказать: как прятал меня, как спас от полиции, получив нагайкой по физиономии. Я тогда повел себя крайне неосмотрительно: на Цветном пытался демонстрацию рабочих-булочников организовать. Следовало вести себя осторожно, соблюдать правила конспирации, раз только что из ссылки сбежал, но я же всегда заводным был, – комиссар игриво повел плечами, хихикнул, затем продолжил. – Меня бы непременно схватили, если бы Иоганн мимо не проходил. Он прикинулся прохожим, растерявшимся от уличной сумятицы. Встал столбом на пути полицейских, а я благодаря этому смог ускользнуть от преследователей.

Желтицкий громко захохотал, видимо, вспомнив сцену на бульваре в деталях.

– А как же Иоганн перетрухнул, когда вы, молодой человек, вечером нежданно-негаданно нагрянули в контору… Это он тогда, разумеется, побоялся посвящать вас в наши секреты, а теперь-то уж, когда деспотический царизм рухнул, будьте покойны, таиться не станет, время другое, – он снова подмигнул мне. – Что же касается Подгорнова, то, правда, слышал от Иоганна о его смерти, но, поверьте, никогда не видел полковника. Ладно, скажите лучше, как там Иоганн?

В последнем вопросе сквозил неподдельный интерес. Теперь я уже почти не сомневался в правдивости слов комиссара.

– Иоганна Карловича убили два года назад, при погроме.

Желтицкий заскрежетал зубами, багровое лицо его, с которого тотчас же исчез налет «детскости», исказилось, будто от сильной боли. Полная его фигура во френче, чем-то походившая на новый, еще сохранивший свежий слой фабричной краски мячик, сразу утратила оптимизм, читавшийся еще только что в каждом движении.

– Как это случилось? – едва слышно спросил Желтицкий.

Я рассказал то немногое, что знал.

– Подумать только… – почти простонал комиссар. – Другого такого друга у меня не было, и, пожалуй, не будет. Он не разделял мои взгляды, но прятал от полиции до тех пор, пока товарищи не помогли мне выехать за границу. – Желтицкий отвернулся, откашлялся, медленно произнес. – Всегда о нем помнил, еще в ссылке подарок припас: ручку нефритовую, у корейских купцов на шкурки горностаевые выменял…

Так вот откуда появилась на столе крестного столь редкая в Москве ручка!

Мы еще долго беседовали с комиссаром об Иоганне Карловиче. Когда, наконец, тепло попрощавшись, расстались, я твердо уяснил две вещи. Первое – Желтицкий оказался вполне приличным человеком. И второе – отныне я мог подозревать в смерти полковника только неизвестного потрошителя и Игоря Велтистова. Эти варианты, пожалуй, в равной степени имели право на существование.

***

Вскоре произошел октябрьский переворот, который я встретил в действующей армии. Мой отец, будучи летом избранным по спискам партии Народной свободы в городскую думу, находился в ее здании все время, пока в Москве продолжались интенсивные бои между тремя тысячами юнкеров и ста тысячами красногвардейцев. Он был очень потрясен варварским обстрелом Кремля, произведенным мерзавцами-большевиками, и в декабре 1917 года умер от обширного инфаркта.

Моя мать резко сдала после его кончины, но все-таки держалась. Добрый друг Котов продолжал заботиться о Мари, только что родившей Колю, и об Эльзе, имевшей уже четверых детей. Игорь в то время уехал в Область Всевеликого Войска Донского.

***

Два года спустя я укрепился в мнении, что покончил с полковником именно Велтистов, и не кто иной.

Летом 1919 года я служил в армии Главнокомандующего вооруженными силами на Юге России. Под мое начало передали санитарную команду, которая среди прочего должна была собирать тела убитых и предавать их земле. В части, непосредственно ведущие боевые действия, дорога мне была раз и навсегда заказана, поскольку в конце 1917 года я получил тяжелое ранение в Галиции.

Я был горд, что несмотря на мои недуги командование сочло возможным доверить мне столь ответственное и требующее больших затрат физической и умственной энергии дело, как «уборка» трупов. Высшие офицеры штаба армии, несомненно, знали, на кого можно всегда и во всем положиться.

Но если быть до конца откровенным, я, в определенной степени, завидовал Игорю, который в составе добровольческого полка, за чьими позициями и располагалась моя команда, принимал участие в сражениях.

Столкновения с врагом, надо отметить, носили весьма ожесточенный характер. Наши части наступали, но сопротивление большевиков становилось все более яростным.

Если еще несколько недель тому назад против нас действовали отряды, состоявшие, в основном, из мобилизованных крестьян, которые разбегались или сдавались в плен при первой же возможности, то к июлю картина коренным образом изменилась: против добровольческих частей были брошены формирования, чье ядро образовывали интернационалисты – латыши, венгры, китайцы, чехословаки.

Эти дрались не за страх, а за совесть. Дело нередко доходило до рукопашной. С каждым днем работенки моей команде, чей вклад в общее дело трудно преуменьшить, прибавлялось.

***

Однажды вечером, когда я в сопровождении адъютанта, большеротого бородатого тамбовского мужика Никифора Ржачникова, как мне тогда казалось – преданного, но как впоследствии выяснилось – вероломного, совершал обход только что занятых окопов неприятеля, среди множества убитых мое внимание привлек один русский красноармеец.

Человек относительно немолодой – возможно, из военспецов, коих было немало на той стороне – он лежал на спине, раскинув руки. И что поразило меня – один глаз у него был выбит. Не пулей, а каким-то холодным оружием.

Уже беглый взгляд, брошенный на рану, убедил меня, что она не является результатом сабельного укола. Вряд ли причиною ее стал и трехгранный штык: я видел немало ран, нанесенных им, и могу неплохо распознать их среди прочих.

Нет, определенно красноармеец погиб от чего-то другого. Я собрался было осмотреть его более тщательно, но тут красные начали обстрел поля, на котором развернулась возглавляемая мною команда.

Я немедленно приказал Ржачникову взять труп, обильно посыпать его крупной солью, чтобы не испортился, и отнести в деревню, где мы остановились на постой. Вечером я намеревался должным образом изучить внешний вид ранения. К сожалению, сделать это не удалось. Во второй половине дня красные предприняли яростную атаку на наши позиции.

Утром же противник начал штурм деревни, куда накануне адъютант отволок труп. Я, занятый неотложными делами, еще не успел осмотреть его. Ржачников, согласно моему указанию, поспешил эвакуировать тело в более безопасное место.

Несколько суток подряд наши части, как говорится, выравнивали линию фронта. Соответственно предпринимаемым командованием маневрам адъютант получал от меня распоряжения по дальнейшему перемещению тела убитого и его периодической засолке. Сам я едва успевал руководить массовым погребением добровольцев, и, естественно, не имел возможности даже приблизиться к ноше Ржачникова.