Олег Лебедев - Нефритовый голубь

На второй день нашего отступления адъютант начал хмуро коситься на меня. На четвертый – тихо ругаться мне вслед. На шестой он бросил труп и навсегда исчез из моего поля зрения. Наверное, перешел к красным. Подлый изменник Белого Дела! Исключительно из-за таких людей гражданская война была нами проиграна.

Пришлось перепоручить заботы по сохранению тела другому солдатику – кулацкому сыну Федору Пердюкину, прыщавому, коренастому парню лет девятнадцати. Тому не пришлось долго утруждаться: наступление красных, продолжавшееся почти неделю, прекратилось.

Только теперь я внимательно изучил труп, вид которого оставлял желать лучшего. Для проведения криминалистических изысканий я был вынужден использовать лошадиный (экземпляров, выпущенных для людей, на складе корпуса не оказалось) противогаз производства 1916 года.

Тщательное исследование раны подтвердило первое, сделанное наспех заключение о том, что «военспец» убит был точно так же, как полковник Подгорнов, как и прочие московские жертвы.

Возникали две, само собой разумеющиеся версии. Либо тот изверг, который орудовал в 1914 году в Москве, обретался где-нибудь в районе линии фронта, либо, что более вероятно, с красноармейцем покончил Игорь Велтистов.

Возможно, нынешний зять мой, вознамерившись некогда расправиться с Подгорновым, долго тренировался, стараясь копировать действия неизвестного московского маньяка, и теперь в горячке боя автоматически воспроизвел навыки, выработанные прежде. Такое логическое построение казалось мне вполне убедительным.

Определенно, я начал склоняться к мысли, что убийцей Михаила Александровича являлся именно Игорь. Впрочем, я и тогда не стал сообщать о своих догадках нашему семейству, которое благодаря усилиям Жени Котова, не голодало в истекающей кровью под злодейской большевистской пятой Златоглавой, но было своевременно вывезено этим энергичным человеком в Прагу.

Здесь находились моя овдовевшая мама – она надолго пережила отца, скончавшись в 1927 году – супруга Мари с полуторагодовалым сыном Колей и только что появившейся на свет дочуркой Аней, Эльза, ставшая к тому времени матерью пяти детей, и, разумеется, сам Котов, устроившийся инженером на какое-то пивоваренное предприятие. Он и содержал наших с Игорем жен, детей.

***

Не пропал Женя и в штате Нью-Йорк, куда мы все перебрались в середине 20-х годов. На первых порах он вместе со мной работал в сборочном цехе механического завода, принадлежавшего на редкость скупому итальянскому эмигранту Антонио Ломбардо.

Мало-помалу Котов скопил денег, и не оставляя прежнее место, купил в Ассорде приличный участок земли, где и развел приличное хозяйство, ферму. Будучи смекалистым, истинно русским человеком, Женя исхитрился обмануть бдительность заводских мастеров – цепных псов алчного Ломбардо – и уволок с предприятия столько всевозможных деталей, что смог собрать для фермы сеялку, веялку, молотилку и даже небольшой трактор.

Затем он бросил завод и сосредоточил свои недюжинные силы на выращивании кукурузы. Нью-Йорк, конечно, не Арканзас, климат здесь далеко не южный, но зато и затраты на доставку товара потребителям значительно ниже. Дела у Котова пошли в гору.

После же того, как он открыл привлекательный отменным столом (свежие продукты прямо с фермы!), а также наличием горячей воды в коттеджах, пансионат, Женю с полным правом стало можно причислить к категории людей, которых в Америке называют self-made man.

Благодаря ему и, в меньшей степени, мне – в конце 20-х я стал заведующим рекламным отделом в «Новом русском слове» – семьи наши – Котов к тому времени женился на чересчур чопорной и феноменально работящей дочери полубезумного методистского проповедника – ни в чем не нуждались. И это при том, что у Мари родилась еще одна девочка, которую мы назвали Леной, а дочь проповедника оказалась и вовсе плодовитой особой.

На нашем с Женей иждивении, по существу, находилась и милая Эльза, являвшаяся уже матерью шестерых детей. От Игоря, к сожалению, пользы было немного. Нет, он не вернулся к наркотикам, и не запил горькую. Просто Велтистов не умел, да и не хотел зарабатывать деньги. Может быть, потому, что происходил из дворян, получив от поколений тунеядцев-предков значительное состояние, доставшееся коммунистам, и неважное в отношении способности к созидательному труду генетическое наследство. Или оттого, что не очень-то дорожил своей женой и чадами.

Одним словом, зять мой предпочитал проводить время на политических сходках и на богослужениях в Свято-Николаевском соборе, но не искать себе приличную работу. Так продолжалось годами. Спрашивается, смогла бы выжить Эльза с многочисленными детьми, если бы ей пришлось надеяться только на муженька? Я уже не говорю о том, что было просто отвратительно со стороны Игоря оставлять жену одну вечерами, и, особенно, по выходным, когда он надолго отлучался либо на какое-нибудь собрание, ненужное никому, за исключением горстки стареющих аристократов, либо в церковь, на длинную службу.

Неудивительно, что Эльза весьма охладела к нему. Правда, все дети, и совсем маленькие, и взрослеющие, были крепко привязаны к Игорю: даже за короткие минуты общения он умел расположить их к себе. Но вряд ли кто-либо оспорит то, что способности занять потомство веселой игрой или увлекательным разговором явно недостаточно для должного исполнения серьезных обязанностей отца семейства.

Порой я ловил себя на мысли, что сейчас сестре приходилось бы несравненно легче, если бы рядом с ней был не Игорь, но деловой, практичный, хотя и самодуристый Подгорнов. Не высказывая вслух этих соображений, несколько раз напрямую, глаза в глаза, говорил Велтистову, что ему следовало бы больше радеть о благе своей жены и детей.

Делал я это, возможно, в слишком резкой форме, что вполне объясняется моей любовью к сестре. Чувством, которое с годами совершенно не уменьшилось. Отнюдь…

Мои отношения с Игорем вконец испортились. Впрочем, и нынче не корю себя за то, что так обращался с зятем. Я только пытался по мере осознания своего долга и скромных сил своих вразумить его. Для этого ходил даже к его духовнику – настоятелю Никольской церкви протоиерею о. Петру Соколову – умоляя ревностного священнослужителя побудить моего зятя уделять нуждам своей семьи значительно больше внимания. К сожалению, неоднократные пастырские увещевания отца П. Соколова не принесли должного результата.

В частых откровенных беседах с Эльзой я не скрывал, что думаю о крайне безответственном поведении ее супруга. Она же с юности привыкла прислушиваться к моему мнению. И, вероятно, я просто повлиял на сестру, передав, можно даже сказать, внушив ей свои убеждения, что нередко происходит между связанными близкими кровными узами людьми.