Морис Ренар - Таинственное превращение

Когда Лионель с той шумной веселостью, которая создавала ему репутацию души общества, оказался в кругу обнявшихся парочек, Жильберта и Жан Морейль, заканчивая свое танго, обменивались редкими словами.

— Что делать, я нахожу такую систему вредной. Как при всяких нервных болезнях, здесь надо применять медленное лечение…

— Я лучше соглашусь на это, чем буду откладывать до 25 июня!..

— Это очень мужественно с вашей стороны, и я вам за это благодарен выше всякой меры. Но, я повторяю, это неразумно…

— Вы пугаете меня, Жан… Мне нужна храбрость, а можно подумать, что вы стараетесь у меня ее отнять! Одним словом, скажите, Жан: до сих пор вы были убеждены, что черно-белой змеи нет в живых… Неужели вы переменили мнение? Вы от меня что-нибудь скрываете?..

— Нет!

— Мне почему-то странно, что вы так об этом говорите! В ту минуту, когда ваша помощь мне более всего нужна, вы меня ее лишаете! Я согласилась ехать в Люверси только оттого, что ваша уверенность… меня успокаивала. И в тот момент, когда эта уверенность начинала жить во мне… я уже не нахожу ее в вас…

— Клянусь Жильберта…

— Нет нет! Я теперь уверена, что вы только притворялись, чтобы внушить мне доверие, пока не было и речи о возвращении в Люверси… А теперь вы как будто сами чего-то испугались… Так испугались, что никогда еще Люверси не внушало мне такого ужаса.

— Я в восторге от этого!..

— Как!

— В восторге. Если так, мы останемся там на самый маленький срок, чтобы только исполнить ваше обещание, и вы не вернетесь туда раньше, чем ваши нервы сами собой успокоятся, что я считаю самым существенным.

— Жан, все, что вы говорите, правда? У вас нет другой причины, более существенной, заставляющей вас опасаться за вашу Жильберту и за ее пребывание в Люверси? Жан, вы так мрачны с недавних пор! В ваших глазах тревога!.. Будьте откровенны!

— Другая причина? То есть, знаю ли я, жива или нет эта змея? Ну хорошо, дорогая! Ведь вы знаете, что я хочу ограничить наши посещения усадьбы Люверси этой прогулкой, назначенной на четверг, а потому разрешите мне пока оставить вас в неизвестности… Позднее…

— О, — возмутилась Жильберта;. —это уж слишком!

— Я люблю вас! — нежно сказал он.

Но она, совершенно сбитая с толку думала: «Неужели мы теперь оба боимся этого Люверси?»

— Не забудьте ваш веер, maman! — сказал Лионель.

Он развернул веер и глядел на мать, как глядит Гамлет, принц датский, со всех подмостков мира на свою недостойную мать и гнусного отчима.

Автомобиль уносил всех четверых в далекий театр на левом берегу Сены.

— «Прокурора Галлерса», — сказал Жан Морейль, в тот день более словоохотливый, чем всегда, — я видел в первый раз в театре лет пять или шесть тому назад.

— Ах! — воскликнула мадам де Праз. — Вам эта пьеса знакома? Отчего же вы сразу не сказали?

— Можно посмотреть эту драму еще раз, — сказал Жан Морейль, обходя вопрос. — Это — довольно значительное произведение по своей строгости, своему холодному, даже почти научному реализму. Но, конечно, пьеса изображает «раздвоение личности» в том виде, в каком его себе представляли психиатры того времени. В настоящее время, если не ошибаюсь, в медицинских кругах это явление считают симуляцией, на которую обычно способны неврастеники. Теперь преобладает мнение, что «переменное сознание» близко к «симуляции», и указанное мнение лишает это явление того значительного характера, которое оно принимает у прокурора Галлерса. «Переменное сознание» в таком виде, как оно показано в пьесе Линдау, самое ужасное бедствие, какое только может свалиться на голову человека; я до сих пор помню то сильное впечатление, которое на меня когда-то произвела эта драма. Я был еще довольно молод. В течение нескольких дней я не мог освободиться от этой навязчивой идеи… Даже воспоминание об этом тяжело. Странно! Для того чтобы говорить об этом, я должен над собой сделать усилие. Я стыжусь этого и никогда никому в этом не сознавался!

Лионель украдкой переглянулся с графиней.

— В общем, — сделала вывод мадам де Праз, — вы не верите в то, что личность может раздвоиться?

— Так, как это понимают в житейском смысле или как неврологи об этом думали еще недавно, — нет! Они приняли слишком категорическую позицию. Они не признавали «симуляции», которую находишь в основе стольких психозов, когда даешь себе труд рассмотреть их внимательнее.

— Значит, вы отрицаете то, что человек может жить в двух видах, например: ночью в одном, днем в другом, как этот прокурор Галлерс…

— …как этот прокурор, который жил только на сцене! — дополнил Жан Морейль.

— Согласен! — сказал Лионель. — Но банкир Вильямс ведь существовал в действительности; он вел две совершенно различные жизни…

— Не надо смешивать! Это слабость памяти, и ничего другого!

— Ну а все примеры, приведенные Тэном, Рибо и т д.?

— Старые заблуждения! Недостаточно строгие наблюдения!

— Однако, однако… Я, дорогой друг, знаю один такой случай… Необыкновенный случай, аналогичный случаю «Прокурора Галлерса», до такой степени схожий, что можно подумать, что эта пьеса и внушила этому субъекту бессознательное желание раздвоиться.

— Это меня нисколько бы не удивило, — сказал Жан Морейль. — Судя по тому эффекту, который эта *пьеса когда-то произвела на мою молодую впечатлительность, я легко могу допустить, что она могла бы вызвать у кого-нибудь и полубезумие. Но теперешние теории не подтверждают этого!

— Особа, на которую я намекаю, — продолжал Лионель, — ведет себя точь-в-точь так, как прокурор Галлерс, и она исповедует ваши теории, несмотря на то, что представляет собой живое подтверждение их лживости!

Жан Морейль рассмеялся.

— Вы смеетесь, как человек, который не слишком уверен в своей правоте, — сказал Лионель. — Я очень жалею, что не могу назвать имя моего «субъекта»…

— Неважно! Признаюсь, эти вопросы давно уже перестали меня интересовать…

Но физиономия Жана Морейля опровергла его слова, и мускулы его лица выражали усилие что-то вспомнить.

Надо сознаться, что развернувшиеся перед его глазами четыре акта драмы не вызвали в его душе ничего, кроме самого нормального интереса. Мадам де Праз сидела впереди с Жильбертой. Но Лионель подстерегал каждый жест, каждое движение лица своего соседа. Он заметил только, что Жан Морейль удваивал свое внимание каждый раз, когда Жемье, игравший роль Галлерса, изображал мучения прокурора, осаждаемого каким-то смутным страхом и по разным необъяснимым, неощутимым признакам чувствующего, что его окружает тайна.

Испытание, следовательно, не дало ничего определенного.

В отместку за это мадам де Праз и ее сын, намерения которых нам известны, были вознаграждены взволнованным видом Жильберты. Для нее ужасные перевоплощения чиновника-бандита были откровением в области этих тяжелых, чудовищных явлений.