Морис Ренар - Таинственное превращение

— Ужасно! — сказала она. — Ужасно!

И эти слова были сладкой музыкой для ее тетки и кузена.

«Жан Морейль, мой мальчик, ты пропал!» — думал Лионель.

Граф де Праз понимал, что вечер не даст больше никаких результатов и в последнем антракте вышел с намерением вернуться в ложу только при финальных репликах, когда Галлерс, исцеленный скорее театральным, чем клиническим, методом, навсегда расстается со своей второй личностью.

Лионель вышел и в двух шагах от Одеона встретился с Обри, которому и сообщил маккиавелистические инструкции матери.

Хитрый привратник, со своей стороны, рассказал о неудачных поисках, касающихся красавицы Явы.

Он отправился днем в меблированные комнаты, где она жила. При этом Обри взял себе в помощь знакомого тайного агента полиции, чтобы воспользоваться его престижем и карточкой.

Ява разговаривала с хозяйкой «меблирашек». Обри попробовал вмешаться в разговор. Но девица выказала неприступность. Было неловко настаивать. «Укротительница змей», как ее называли в квартале, почти сейчас же вышла, захватив свою шоколадную собачонку и рыжий чемодан.

Увидев карточку полицейского, хозяйка оказалась более словоохотливой. Но Фредди и Ява жили там с недавних пор, и она о них ничего не знала.

— Знаете, — сказала она, — такие люди никогда долго не живут в одном и том же доме. Они вечно кочуют. Живут месяц, два, не больше… Потом снова возвращаются… Эти двое держатся вполне прилично. Платят аккуратно. Работают. По крайней мере, так кажется. Женщина показывает змей; мужчину никогда днем не видать.

После этого она показала обоим посетителям домовую книгу.

Обри сделал оттуда выписки. Он вынул из кармана записную книжку и прочел имя, под которым Жан Морейль был прописан в этом доме:

— Баскар, Альбер, Леон, поденщик, рожден в…

— Мимо! — сказал Лионель. — Какой интерес в этом фальшивом имени!

— Ява записана… Аррегюи, Мари-Луиза, Эрнестина, Адриеннь…

— Неинтересно! Неинтересно!

— Мой друг из тайной полиции предложил мне собрать сведения от прислуги «меблирашек»; я сказал, что дам ему ответ…

Лионель, подумав немного, решил:

— Напротив, рекомендуйте ему оставить Фредди и Яву в покое. Не надо им давать ни малейшего повода думать, что за ними наблюдают. Это помешает одному моему проекту, который я вам сейчас изложу. Мы хотим, чтобы Фредди совершил кражу, грабеж и при таких обстоятельствах, чтобы Жильберта в этом не сомневалась. Вы поняли, Обри?

— Прекрасно понял, граф, — сказал привратник, дьявольская рожа которого засветилась удовольствием.

— Мы рассчитываем на вас, Обри, — продолжал Лионель. — Вы приведете этого человека в нужное состояние. Познакомьтесь с ним…

— Понял! — заявил тот, блестя глазами. — Я уж «настрою его сознание», обещаю вам.

Это выражение «настрою сознание» удивило Лионеля де Праза. Он пристально взглянул на Обри и не мог не удивиться его безобразию, сквозь которое в этот момент, словно пот, пробивалась злоба.

Обри приготовился к посещению бара для того, чтобы выполнить там свое ремесло шпиона. Он надел специальный для этой цели костюм, который вводил его в среду Фредди-Ужа. И, действительно, никому не захотелось бы при свете луны на пустынном тротуаре столкнуться с этим висельником и продувной бестией, которого еще больше безобразила отвратительная улыбка.

— Обри, вы великолепны! — расхохотался Лионель.

Привратник так пошло ухмыльнулся, что граф де Праз возмутился, точно ему было нанесено оскорбление. Он высокомерно спросил:

— Ведь мне теперь бесполезно сторожить перед домом Жана Морейля?

— Совершенно бесполезно, граф. Господин Морейль каждый вечер приходит или в бар, или в меблированные комнаты. Там я справляюсь один, а господин граф может быть свободен.

— Хорошо. Но это еще не все, Обри. Еще остается «добрый гений», знаете? Тот неизвестный, на обязанности которого лежит удерживать Жана Морейля на стезе добродетели…

— Да, господин граф.

— Ну вот, надо узнать, кто это. Вы ведь понимаете, что эти глаза будут за вами следить, когда вы приблизитесь к вышеназванному Фредди! Вы понимаете, что все ваши маневры будут выслежены и, вполне возможно, даже отражены. Берегитесь, чтобы вас не провели! И прежде всего узнайте, кто это может сделать.

— Понял, господин граф!

— Итак, прощайте, Обри! Желаю успеха! Не торопитесь в бар. Ваш Фредди в настоящий момент в Одеоне, в ложе моей матери… Он смотрит последнее действие «Прокурора Галлерса»…

— Надо будет и мне посмотреть эту пьесу в какое-нибудь воскресенье утром, — сказал Обри. — Кажется, она очень душещипательная…

Очутившись на улице, Лионель де Праз набрал полную грудь свежего воздуха с радостью, которую не пытался анализировать.

Пять минут спустя он уже всходил по каменным ступеням, ведущим из вестибюля Одеона к первому ряду лож. Царившие во всех проходах тишина и свет были как-то непонятны и создавали ту странную атмосферу, которая заполняет коридоры, галереи и фойе в то время, когда в зрительном зале публика, погруженная во мрак, слушает говорящих со сцены актеров. Лионель был довольно не глуп и чувствовал всю прелесть этой немой ослепительной картины, это бессознательное удовольствие часто сильнее, чем удовольствие от того зрелища, которое дается на подмостках, ради которого пришли и заплатили в кассе и которое подписано более громкими именами, чем Тишина и Свет.

Лионелю открыли дверь в ложу; сидевшие там в полумраке три существа вместе с ним переживали ту самую драму, конец которой разыгрывался сейчас при свете рампы под покровительством изобретательного вымысла.

Занавес вскоре опустили. Во время разъезда Жильберта бурно высказывала свои суждения.

— Кошмар! Вы знаете, я больна от него, — сказала она Жану Морейлю. — Нет! Подобные вещи наводят ужас!

— Не волнуйтесь. Право романистов и драматургов усиливать нюансы, подчеркивать факты, упрощать их, изолировать от всех остальных, от всего бесконечного ряда жизненных явлений. Они имеют право группировать, объединять одной интригой всевозможные перипетии, которые в обыденной обстановке относятся к нескольким различным историям. И, кроме того, они еще выдумывают, они толкуют это по-своему, словом, уверяю вас, что «раздвоение личности» никогда не представляется в такой абсолютной форме, как здесь, и…

— Ну, ну, Морейль, — говорил Лионель, пока они спускались с лестницы. — Вы скептик. Совершенно как Галлерс, Морейль, совершенно как Галлерс!.. Вот и все! Будьте искренни. Какой человек может утверждать, что у него не бывает каких-нибудь неясных воспоминаний, наплыв которых переполняет его недоумением и удивлением. И после этого претендовать на то, что…