Морис Ренар - Таинственное превращение

Лионель и графиня вздрогнули. Все провалилось!..

— В тот день у меня не хватило времени проникнуть в замок; для такого рода исследований ночь более благоприятна…

Но то, что произошло позавчера во время нашего совместного посещения (я говорю «позавчера», потому что сейчас три часа утра), заставило меня ускорить ход событий и не откладывать в долгий ящик осмотр комнаты мадам Лаваль.

— А между тем, — презрительно произнесла графиня, — у вас был такой вид, будто вы нисколько ею не интересуетесь!

— Черт возьми? Это входило в мою роль! Как входило в мою роль заставить всех думать, что я оставил всякую надежду раскрыть эту тайну!.. Но у меня была и другая причина притворяться, будто я боюсь пребывания в Люверси…

Допустим на одно мгновение, господин де Праз, что я хотел вас еще больше убедить в своем участии в преступлении 19 августа. Неужели вы думаете, что я не догадывался о ваших подозрениях? Мне весьма скоро дали понять это ваши назойливые вопросы!

Я хотел ускорить развязку, прийти поскорее к тому моменту, который мы сейчас переживаем, к которому вы жаждали меня привести, спровоцировав Фредди на нападение с целью грабежа на этот дом!

Дьявольская выдумка, которая чудесным образом благоприятствовала моим собственным намерениям!

Вчера ночью я во второй раз отправился в Люверси. Фредди получил приказание не выходить из дому, и я мог свободно уехать в автомобиле, так как господин де Праз перестал стоять на часах у моего дома.

Заметьте, на всякий случай, для моего самолюбия сыщика-любителя лестно то, что убеждение мое уже было составлено. Я искал только вещественных подтверждений.

Ну вот. Я нашел это подтверждение. Нашел его в комнате мадам Лаваль. И я уже кончил свою работу, когда меня поймал этот славный Эртбуа. Поймал? Нет. Я нарочно с шумом опрокинул стул и нарушил сон вашего управителя. Раньше, чем он прибежал, я успел стащить картину, которая, между прочим, вовсе не Манэ… Я стащил ее, потому что надо же было вас завести в ловушку и заставить думать, что воровство, внушенное Жану Морейлю видом этого полотна, выполнено Морейлем-Фредди. Зачем? Затем, чтобы все произошло так, как произошло. Для того чтобы сегодня ночью мы были на этом месте, перед этим шкафом, который сейчас откроется.

— Сударь, — произнес высокомерно и в нос Лионель, — во всем, что вы здесь сказали, я не вижу ничего, касающегося меня или моей матери, не вижу ничего такого, что может изменить наше решение. Моя мать (вы сами это сказали) не может быть заподозрена в том, что впустила змею в комнату. Я вам говорю, что я…

— Вы, господин де Праз? Я мог бы вас несколько смутить, напомнив о тех путаных и таинственных «переменных сознаниях», в которые я, как вам известно, верю только наполовину… Я мог бы вам только заметить, что, когда надо было найти лопату в Люверси, вы ни на минутку не задумались… Стану ли я вас обвинять в том, что вы зарыли змею или «пустили ее в дело» в припадке сомнамбулизма, который, если хотите, можно назвать «раздвоением личности»?..

Нет, сударь. Выслушайте… Никто не впускал змею. В ночь с 19 на 20 августа ни одно человеческое существо не руководило убийством и даже не наблюдало ни вблизи, ни издали за смертью мадам Лаваль.

Это во-первых. Во-вторых, зарыл змею вот кто!

Обри вскочил, бледный, размахивая руками.

— Довольно! Смилуйтесь! — прохрипел он. — Довольно с меня этой адской пытки! Я все скажу!

— Вы выдали себя, — сказал Жан Морейль. — У меня не было твердых догадок относительно вас. Теперь я знаю все.

— Но я не виноват, сударь! Вы должны это узнать! Не виноват! О нет! Я скажу все, все, все!.. Я это сделал для графа… Я вам все скажу…

Жильберта еще больше побледнела, ее обнаженные руки стали белее слоновой кости. Лионель стоял растерянный, пытаясь что-то вспомнить. В расширенных глазах мадам де Праз выразилась вся любовь ее к сыну. Она бросилась к нему, сжала его в объятиях и поцеловала долгим и жадным поцелуем. Потом, не торопясь, подошла к шкафу и принялась его раскрывать. Было так тихо, что можно было услышать, как летит муха.

Она вынула из шкафа и бросила на ковер несколько рассыпавшихся пачек и, погрузив руку в темную глубину шкафа, обернулась к сыну и сказала:

— Лионель, мой мальчик, это все для тебя! Простите, простите меня все! Обри узнал правду только на следующее утро… Единственная виновница всего… я!

Едва успев договорить, она, точно подкошенная, повалилась на пол.

Все бросились к ней. Ее лицо, полуоткрытая шея и недвижные руки покрывались синеватыми пятнами.

Жан Морейль покачал головой.

— Она умерла, — сказал он. — Это не проходит даром.

Он взял ее правую руку и, поднеся к свету, увидел на внутренней стороне большого пальца капельку крови — одну капельку крови.

— О! — в ужасе воскликнула Жильберта. — Как мама! Там змея!

— Что это значит? — спросил Лионель растерянно. — Что в этом шкафу?

Жильберта отскочила к самой двери. Все устремили глаза в глубину шкафа, в промежуток, чернеющий среди пачек бумаг.

…Вот-вот высунется эта ужасная змеиная голова. Откроется ядовитая пасть с единственным зубом. Тело ее свернется черно-белыми кольцами… Эта африканская змея еще жива! Или их было несколько… Она живет в этом стальном убежище, сохранив всю свою страшную силу!

Как ни был бесстрашен Уж-Фредди, а все-таки отодвинулся. Тогда Жан Морейль, несмотря на безмолвные мольбы Жильберты, сунул свою руку в шкаф…

Жан Морейль спокойно нащупывал что-то в глубине шкафа, успокаивая при этом Жильберту.

— Подойдите сюда, — сказал он ей. — Подойдите, не бойтесь. Настоящая змея теперь умерла.

Жильберта инстинктивно бросила взгляд на ужасный труп, который Обри, нисколько не беспокоясь о содержимом шкафе, почтительно прикрыл ковриком. Но глаза молодой девушки сейчас же вернулись к темному отверстию, откуда рука ее жениха должна была извлечь тайну запертой комнаты.

Жан Морейль все еще искал.

В первый раз он вынул желтую маленькую склянку и поставил ее на шкаф. Вторая вынутая им из таинственной бездны вещь была простая маленькая электрическая груша белого лакированного дерева.

Осторожно держа ее в руках, он сказал Жильберте:

— Успокойтесь, наконец. Вот та змея, которую я не мог принести ни живой, ни мертвой, как вам поклялся…

— Что такое? — спросила Жильберта растерянно.

— Жильберта, — продолжал Жан Морейль. — Только что, заметив укол, причинивший смерть графине, вы вскрикнули: «Как мама!» Это самое восклицание у вас вырвалось на днях в Люверси, когда вы сами укололи большой палец, большой палец с внутренней стороны. Следовательно, у вашей матери тоже укол пришелся в большой палец левой руки, которой она пользовалась преимущественно.