Семен Вольфсон - О тех, кто в МУРе

– Чего приперлась?

Я ответила:

– Раз любовь не получилась, давай хоть расставание отметим.

Он согласился. Мы сели на переднее сиденье. Я открыла бутылку, разлила по полстакана водки и незаметно, в машине было довольно темно, подлила Николаю клофелина, меньше, чем мужу. Выпили, не чокаясь, как на похоронах, я ведь, действительно, хоронила свою любовь. Немного посидели, и Николай заснул. Тогда я завела машину, выключила свет, вышла из гаража, закрыла за собой ворота, и пошла домой. На часах было ровно десять. По моим расчетам, полутора часов было вполне достаточно, чтобы Николай как следует надышался выхлопными газами; хотелось сделать ему больно, а не убивать: пусть почувствует, какие страдания причинил мне.

Я учусь на медсестру и знаю, как приводить в чувство людей, потерявших сознание. В одиннадцать с небольшим я опять была у гаражей. Кажется, шел снег, распахнула ворота, меня обдало гарью: двигатель уже заглох. Постояла минут десять, проветривая гараж, включила свет и бросилась к переднему сиденью, на котором полулежал мертвенно-бледный Николай. Я попыталась нащупать пульс, но его не было, стащила с него телогрейку, сняла свитер и футболку и стала делать искусственное дыхание, пыталась привести его в чувство в течение получаса, а может быть и больше, пока вся в поту, наконец, не поняла, что усилия мои тщетны. Коля был мертв. Видимо, я плохо рассчитала время. Наспех натянула на него одежду, на картонке написала фломастером, найденным в бардачке, предсмертную записку, вылила остатки водки в сугроб у соседнего гаража, стерла с ключа зажигания, с бутылки и фломастера отпечатки моих пальцев, и вместо них оставила Колины. Уложила все на сиденье, надела перчатки, завела двигатель, выключила свет, вышла на свежий воздух, закрыла за собой ворота, забросила стаканчики на крышу гаража и побрела, не помня куда.

Здесь Горевой толкнул в бок Григорьева. Тот молча кивнул.

Наташа остановилась и обратилась к судье:

– Уважаемый суд! Прошу допросить незаявленного ранее свидетеля, Болтина, ожидающего за дверью.

– Прокурор не возражает? – спросил судья.

– Нет.

– Тогда пригласите свидетеля.

В зал вошёл высокий мужчина в сером костюме.

– Свидетель! Представьтесь и расскажите, что вам известно по настоящему делу.

– Я, Болтин Станислав Петрович, 42 года, инженер. В тот вечер, как обычно, прогуливался перед сном. Иду по Крымскому мосту. Вдруг вижу, эта девчушка стоит за парапетом и смотрит вниз на воду. Я мгновенно сообразил, что будет дальше, подбежал и схватил её за шиворот, перетащил через перила, отшлёпал ладонью по щекам, приводя в чувство, и крикнул: «Дура! Я тебе покажу, как жизнь кончать! Вишь, чего задумала! Тебе детей ещё рожать! Ну, рассказывай, что там у тебя случилось?»

Сбивчиво, как могла, со слезами она поведала свою историю. Я молча выслушал, – прошедшего не вернёшь, поймал такси, довёз ее до дома, а потом довёл до квартиры. Дал свой номер телефона и сказал: «Если понадоблюсь, звони». Вот, собственно, и всё.

– А я вошла в квартиру, – продолжила Наташа, – разделась, приняла сильную дозу снотворного, а на следующее утро проснулась вместе с мужем часов в двенадцать. Остальное вам известно.

В зале воцарилось молчание. Слышно было только, как она отхлебывала воду из стакана, и кто-то тихо всхлипывал.

– Девочка не врёт. Кажется, я был прав, Серёжа! – тихо сказал Горевой.

– Похоже, – также тихо и, как показалась Леониду Семёновичу, с досадой ответил тот.

Прервав молчание, слово снова взял прокурор:

– Я считаю, что статью обвинения надо переквалифицировать: конкретно, со 105-й, «Убийство с заранее обдуманными намерениями», на «Убийство в состоянии аффекта».

Старшина присяжных огласил вердикт: Наташу признали виновной в убийстве в состоянии аффекта при смягчающих обстоятельствах, десятью голосами против двух, а суд приговорил её к двум годам колонии общего режима.

После окончания судебного заседания народ повалил из зала.

– Знаешь, я иногда жалею, что выбрал такую профессию. Хорошо, хоть прокурор статью изменил. Ты как считаешь, Серёжа?

Но Григорьев ничего не ответил.

Вот и вся история. Ну чем по накалу страстей не «Леди Макбет» московского розлива!

Прошло некоторое время, и в семье Горевого произошли изменения. Дочка Лена вышла замуж и переехала к мужу на другой конец Москвы, отчего по вечерам Леониду Семеновичу и Маше стало скучно. Сначала супруги ходили на концерты и в театры, но, видимо, они были небольшими любителями театрального и концертного искусства, и вскоре культпоходы им приелись.

Как-то раз вечером за ужином Маша сказала со вздохом:

– А скучно, Лёнь, без Ленки! Одни мы с тобой остались. Она теперь отрезанный ломоть, свои заботы, да и не наездишься через всю Москву. Нам бы с тобой мальчишечку какого-нибудь лет шести, как Том Сойер, или, как в рассказе О’Генри «Вождь краснокожих», рыженького и в конопушечках. Ты бы его всяким приемчикам научил, чтобы во дворе не обижали, а я с лаской.

– Где же взять такого? Я ведь в милиции работаю, а не в детдоме.

– Да, вздохнула жена, – верно!

После этого разговора прошло недели две. В воскресенье, в начале марта Леонид Семёнович возвращался со своего участка в дачном товариществе, где приводил в порядок небольшой домик и готовил к весенним работам садовый инвентарь.

Когда до Москвы оставалось минут сорок, в вагон зашел мальчонка лет шести– семи, невысокого роста.

Посмотрев на него, Горевой сразу вспомнил разговор с женой двухнедельной давности. Волосы у мальчишки были тёмно-рыжие, на лице конопушки, в руках небольшая гармошка, а на груди мешочек для денег.

Войдя в вагон, он громко продекламировал:

– Исполняется военный марш «Прощанье славянки».

После чего заиграл с большим количеством ошибок.

Подавали хорошо. Особенно растрогался один седоусый дед, так как, несмотря на ошибки, песня была исполнена задорно и с чувством, а тонкий мальчишеский голос придавал исполнению особую прелесть.

Горевой тоже дал десятку и спросил:

– Что, гармонист, есть хочешь?

– Угу.

– Пирог с луком и яйцами будешь?

– Буду!

– Садись рядом! – и Леонид Семёнович достал из рюкзака приличный кусок пирога, разломил его и половину протянул артисту. – Тебя как зовут?

– Меня-то? Свистком кличут, – мальчишка с аппетитом уписывал свою часть пирога.

– Что это за имя, Свисток? Это какая-то собачья кличка. А человеческое имя у тебя есть?

– Есть – Леонид.

– Прямо уж сразу Леонид! Ты еще пока не Леонид, а только Лёнька! Кстати, мой тёзка, меня тоже Леонидом зовут.

– Дядя, а вы кто?

– Я-то офицер.

– Лётчик, что ли?

– Почти что. А ты гармошкой подрабатываешь? Много подают?