Пьер Буало - Неприкасаемые

— А так лучше?

— Лучше… Ты откуда говоришь?

— Из Парижа.

— Ну?

— Все в порядке. Он согласен. Я решил для проверки отправить его в Сен-Мало.

— Когда он приступает?

— В конце будущей недели.

— А жена не против?

— Ну что ты! Она просто в восторге. Единственное облачко на небе то, что ей придется в течение двух дней оставаться одной.

— А не слишком у вас маленький срок для путешествия Париж — Сен-Мало? Твои клиенты не успеют и в уборную забежать.

— Посмотрим. Опыт покажет. Но что касается Кере, оставь его теперь в покое.

— Слушаюсь, мсье.

— Я хочу, чтобы с этим было покончено.

— Слушаюсь, мсье.

— Прекрати! Брось валять дурака. Как ты, в порядке?

— В полном. Если верить старому ослу, который меня пользует, я выздоровел. И могу возвращаться к нормальной жизни.

— А что думает твоя мать?

— Она страшно волнуется. Мне пришлось поклясться ей, что я буду блюсти режим. Я теперь способен дать любую клятву, лишь бы меня оставили в покое. А тебя я скоро увижу?

— На той неделе заеду.

— О’кэй. Чао!

Ронан вешает трубку и возвращается к себе в спальню. У него в запасе три дня. Заказное письмо, посланное в субботу, придет в четверг. Отлично!

Он запирает дверь, чтобы ничто не мешало его уединению. Какую-то минуту взвешивает все «за» и «против». По сути дела, ничто не мешает ему поехать в Париж и в промежуток между двумя поездами успеть поговорить с Элен, рассказав ей обо всем лично. Но в письме легче объясниться. К тому же Ронан не имеет ничего против этой женщины. Через нее он целится в Кере. Бить надо сильно, но вовсе не обязательно при этом присутствовать. Итак, письмо! И немедленно. Нужно дать себе время, чтобы заточить формулировки, заострить, довести до кондиции бритвы.

Ронан раскладывает на письменном столе бумагу, ручку и, стараясь настроиться на нужный лад, начинает с адреса:

Для верности в левом углу он пишет: «Лично». Это необязательно, но уже само по себе звучит предостерегающе.

Прежде чем читать письмо, внимательно изучите фотографию, приложенную к нему. Снимок газетный, не слишком высокого качества. Однако Вы с первого взгляда узнаете человека, стоящего в центре группы. Смотрите. Не торопитесь. Это Ваш муж. Теперь смотрите внимательно. Что Вы видите на лацкане его пиджака? Это не просто значок. Это маленький серебряный крест. Крест, который носили священники, решившие сбросить сутану. Ваш муж, мадам, был тогда, то есть десять лет назад, священником. Впрочем, зря я рассказываю Вам о прошлом. Ваш муж «навсегда» священник. Как для Вас, ревностной католички, так и для меня — недостойного христианина, нет ни малейшего сомнения в том, что Жан-Мари Кере остается священником на веки веков.

Ронан перечитывает письмо. Как будто неплохо для начала. Когда Элен дойдет до этих строк, она уже будет ранена в самое сердце.

Снизу доносится звонок к обеду.

— Иду, — кричит Ронан.

Он аккуратно, точно прилежный ученик, кладет письмо и конверт в бювар, проводит щеткой по волосам и спускается.

— У тебя сегодня как будто хорошее настроение, — замечает мадам де Гер. — Я слышала, ты недавно говорил по телефону.

Молчание.

— Я не спрашиваю тебя, кто звонил, — не унимается она.

— Эрве.

Она поджимает губы и усаживается напротив сына.

— Опять картофельный салат, — бросает Ронан. — Неужели нельзя дать колбасы или паштета — ну хоть чего-нибудь поплотнее!

Мадам де Гер в возмущении сурово глядит на него.

— Ты же поклялся, что будешь осторожен.

— Ладно. Ну а представим себе, что я отправляюсь в небольшое путешествие, чтобы проветриться.

— Зачем? Тебе что, здесь плохо?

— Нет, просто представим себе! Скажем, сажусь я в экскурсионный автобус и еду прогуляться куда-нибудь на побережье, в сторону Перроса или Динара… Мне же придется обедать и ужинать в ресторане. И придется есть то, что предложено в меню… устрицы, а может, лангуста, а может, даже требуху.

Мадам де Гер подносит к губам салфетку. Прикрывает глаза.

— Ты меня угробишь, — еле слышно произносит она.

— Да ладно. Я шучу, — говорит Ронан. — Но вообще-то правда. Мне страшно хочется немного поездить, людей посмотреть. В туристских поездках случаются приятные встречи.

— Ты с ума сошел!

— Конечно. Ты без конца это повторяешь. Наверное, так оно и есть.

Снова наступает молчание. Ронан торопится выйти из-за стола. Там, наверху, его ждет срочная работа. Он наспех заглатывает рыбу, мигом расправляется с морковью.

— Не ешь так быстро, — возмущается мадам де Гер. — Тебе это вредно.

А может быть, ему хочется причинять себе вред? Что она в этом понимает? Что сам он в этом понимает? Он резко отодвигает в сторону йогурт.

— Хватит, — говорит он. — Пойду выкурю у себя сигаретку. Одну-единственную. Обещаю.

Перемахивая через несколько ступенек, он поднимается к себе и снова садится за письмо.

Жан-Мари Кере остается священником на веки веков.

Ронан продолжает:

Вы вышли замуж за человека, который нарушил все свои клятвы. Он беспрестанно лгал Вам, как лгал всем. Он способен на самые низкие поступки. И я Вам это докажу. Когда я впервые его встретил, он был священником в лицее, и мы всегда восхищались им — спросите у моего товарища Эрве Ле Дэнфа. Что же до меня (простите, я вынужден говорить о себе), то я держался несколько в стороне. Вместе с несколькими друзьями я мечтал о свободной Бретани. Короче говоря, однажды я почувствовал, что просто обязан убить одного полицейского, который вел себя, как настоящий эсэсовец. Я был солдатом, но никто этого так и не понял. Тогда я подумал, что Ваш муж обязательно поймет…

«Надо бы обойтись без повторов, — думает Ронан, — но что-то я не вижу, как это сделать».

Я пошел к нему исповедаться. Я сказал, что убил Барбье, и попросил его испросить для меня прощения. Я имел на то право. Но он отказался отпустить мне мой грех.

Щеки Ронана пылают, он откладывает ручку. Перед глазами снова встает тот день: лицо его прижато к решетке исповедальни, он смутно видит лишь профиль священника, сидящего боком к нему в пахнущих воском сумерках.

«Борцам ведь прощается, — говорит Ронан. — Им должно прощаться».

«Замолчи. Ты оскорбляешь господа».

Ронан тогда в бешенстве выскочил из тесной кабинки. И погрозил кулаком в сторону исповедальни. Но этого писать не стоит. Снова взяв ручку, Ронан продолжает:

До того дня всерьез он меня не принимал. «С твоей-то всеядной физиономией», — смеясь, говаривал он. А в тот день убедился!.. И выдал меня. Из-за него меня и арестовали. А через несколько дней он снял с себя сан. Я узнал об этом от моего товарища Эрве. Печальный этот господин, который к тому времени уже не верил в бога, имел наглость отказать мне в отпущении грехов, когда я ему исповедался. Как его-то это задевало? Но, понимаете ли, когда священник отступается от своего сана, когда он начинает изменять, сдержаться он уже не может. Не говорите только в его оправдание всякий вздор, вроде того, что я не обязан был раскаиваться. Я играл в открытую. Всецело ему доверился. Донеси на меня кто угодно другой, я бы понял. Но только не он! Уж никак не он! Во имя какой морали мог он так поступить, если свою честь он попросту вышвырнул в форточку!