Нина Васина - Правило крысолова

Иду в кухню. Закрываю кран. Еще раз поднимаю попугая за лапы. Висит полным дохляком! С головы его капает, глаза закрыты. Тяжелый… Килограмма три. На душе у меня препаршиво, но чувство реальности побеждает. Нужно его похоронить. Зарыть где-нибудь на пустыре, а хозяйка ничего не должна знать. Улетел так улетел. Вот пусть убийца Ладушкин и закопает! Раскладываю на столе полотенце, шмякаю на него попугая. Мне захотелось уложить его поудобней, я подвернула топорщащееся крыло, пригладила хохол… И вдруг голубоватое морщинистое веко приоткрылось и на меня глянул изучающий глаз.

Я отшатнулась. Присмотрелась и потрясла попугая.

— Эй! Как там тебя зовут?.. Ты жив?

Подула на перья. Почему-то мне показалось, что это должно быть щекотно. Точно! Попугай дернул лапой и скрючил посильней пальцы с когтями.

— Хватит притворяться! Вставай немедленно! А то закопаю.

Глаз опять открылся. Приподнялась голова. Попугай осмотрелся и обессиленно уронил хохлатую голову. Из дырки над его клювом, которая, вероятно, является ноздрей, вытекла капля.

— Ты еще зарыдай! — Я бесцеремонно взяла его и попыталась поставить на лапы. Попугай висел в руках мокрой тряпкой и падал, как только я отпускала руки. Приоткрыв чайной ложкой толстый мощный клюв, вливаю в него немного воды. Попугай немедленно реагирует, с возмущением трясет головой, и эта вода оказывается на моем лице. Ладно. Если бы меня взяли за ноги и стукнули несколько раз о стену, чего бы я выпила, когда пришла в себя?

Иду в комнату. Ладушкин на кровати стонет и просит чего-нибудь выпить. Он смотрит на бутылку коньяку у меня в руках и на чайную ложку.

— Я занята. У меня реанимация. Ладно, хлебни, только поскорей!

Настороженно следя за ложкой, Ладушкин глотает из бутылки, я выдергиваю ее и иду в кухню. Клюв даже не надо отворять. Он приоткрытый, вливаю туда осторожно пол-ложки коньяку и с удовлетворением наблюдаю за движением длинного горла. Ну-ка, посмотрим… Ощупываю горло. Точно. Под перьями нащупывается что-то, похожее на кадык. Попугай открывает клюв еще шире. Понравилось? Тогда еще ложечку. Не трясешь головой, нравится? Как бы выяснить, что у него сломано и разбито?

— Вставай. Больше не получишь, пока не пройдешь по полу два метра.

Ставлю попугая на пол. Покачавшись на лапах, он расставил крылья и оперся на них, чтобы не упасть. Так. Один почти в порядке. Возвращаюсь к Ладушкину.

— Вставай.

— Почему это?

— Поедешь сначала в травмпункт, потом в зоопарк.

— Зоопарк?..

— Тебе надо зашить лоб, а попугая отвезти к врачу. Орнитологи у нас только в зоопарке. Птица-то экзотическая, редкая.

— Я обойдусь пластырем, а твоего поганого зверя не обязательно везти к врачу, чтобы усыпить. Я сам с удовольствием сверну ему шею.

Я не слушаю. Я включаю автоответчик. Лом звонил три раза. При последнем сообщении в его голосе появились истерические нотки. Есть еще два предложения от старых клиентов. Но эти я вряд ли отработаю: нужно быть в ночном клубе любителей земноводных, пресмыкающихся и рептилий в половине третьего ночи и заснять танец двух юношей с двенадцатью алтайскими гадюками. Эти любители ночных танцев с гадюками платят отлично, и, считай, никакого монтажа не потребуется. Задумчиво смотрю на Ладушкина.

Словно почувствовав, о чем я думаю, инспектор отрицательно качает головой и говорит, что он от меня не отойдет ни на шаг и ровно в двадцать три пятьдесят пять сдаст дежурному изолятора. Ладно… Что делать? Срочно нужны деньги. Звоню Лому. Занято.

Звонят в дверь. Ладушкин довольно прытко вскакивает и крадется к двери, держа меня сзади на расстоянии вытянутой руки. Посмотрев в глазок, он отшатывается и начинает тяжело дышать. Ртом.

— Там эта… Твоя племянница, или кто она тебе?..

— О! Только не доставай оружие, я тебя умоляю! И вообще, может, спрячешься? Только не заводись, ладно?

— Я не педофил какой-нибудь, чтобы заводиться! Я… Я, конечно, не при исполнении в данный момент и вообще отстранен от расследования, но мне нужно поговорить с этой чумой.

— Ну-ну. — Я открываю дверь.

Антон в дверях протягивает синий воздушный шар. Лора, как ни странно, смотрит смущенно и виновато. Такое выражение лица я у нее вижу впервые, поэтому покосилась на Ладушкина, не его ли присутствие пристыдило бравую воительницу? Нет, она смотрит на меня — и!.. Обнимает!

— Зачем ты это сделала. — Откинув голову, Лора обеими руками нервно заправляет висящие у моего лица космы волос за уши. — Зачем ты сказала, что убила террористку? — Не обращая никакого внимания на встрепенувшегося Ладушкина, она тащит меня за руку в кухню, застывает на несколько секунд, рассматривая клацающего по линолеуму когтями попугая, но ничего не спрашивает. Словно обиженный недостатком внимания, попугай остановился, закинул голову, посмотрел на нас сначала одним глазом, потом другим, захрипел, словно собираясь кашлянуть, и побрел дальше, пошатываясь и опираясь о пол растопыренными крыльями.

Мы садимся за стол.

— Ты не должна была так делать. Я же несовершеннолетняя, мне ничего не будет!

— Будет не будет, а задержать задержат. Изолятор не лучшее место для девочки. Я так сделала, потому что ты защищалась. Ты защищала себя и брата. Если бы я успела раньше… Если бы мы с Ладушкиным появились на полчаса раньше, я бы не раздумывая воспользовалась…

— Брось, — перебивает меня Лора. — Кончай этот цирк. Ты не убьешь человека, а твой инспектор…

— Мы сейчас же поедем в отделение, и ты расскажешь, как убила Хогефельд, — требует появившийся в дверях инспектор с пластырем на лбу.

— Коля, иди полежи, тебе вредно громко разговаривать, — отмахиваюсь я.

— Я так и знал, что убила девчонка. Что, хочешь проявить заботу? Облегчить участь? Да ты же оказываешь ей медвежью услугу! Сколько таких маленьких, хорошеньких прошло по разным уголовным делам, знаешь? Так хочется помочь, наставить на путь истинный, уберечь от наказания, у них же вся жизнь впереди! И что? Что, я тебя спрашиваю? — Коля упирается руками в стол и нависает надо мной. — Они всегда возвращаются! Потому что, избежав наказания, обязательно опять преступают закон!

Лора резким движением ребра ладони подбила руки Ладушкина, он упал головой на стол. Схватив за волосы, она прижала его голову к поверхности стола, наклонилась и попросила.

— Не дыши мне в лицо!

— Ты пойми, — стиснув ладонь Лоры и с мучительным выражением лица отодрав ее от оцарапанной головы, Ладушкин продолжил мое воспитание, — подростки иногда делают что-то плохое не потому, что сволочи, а потому, что пробуют! Они пробуют, что можно, а что нельзя! Украл немного денег, не посадили, значит, можно!

Я вижу, как краснеет лицо Лоры. Ей больно. Отдираю пальцы Ладушкина и забираю ладошку Лоры себе. Выдвигаю ногой табуретку.