Рустем Сабиров - Гном и Кассандра

— Угодно, угодно. Сговорились…

Двор был тесный, трапециевидный. Проход узкий, заставленный с одной стороны разномастными, размалеванными гаражами, с другой — помойными контейнерами и бесхозными машинами. Это плохо. Ничтожное пространство для маневра.

Неподалёку от входа в подъезд стоит черная «Тойота». Тоже плохо. Двое мужиков возле. Это вообще никуда не годится. Ну вот непохожи эти двое в кожаных кепках на жильцов этого дома, и всё тут. Озираются, по сторонам зыркают. Ой, впёрлась ты, матушка в какое-то дерьмо, причем еще неизвестно за какие коврижки. Дадут по башке монтировкой, вот тебе и все коврижки-кочерыжки. Монеток много, башка одна.

А была не была. В конце концов, я — жилица этого дома. Ну как бы. Как хорошо, что я оделась не так, как говорила старухе Ивсталия. Ведь как чуяла. Уж очень настаивала. Мутная старуха. Нутрецо червивое. Они ждут дамочку в мышино-сером, а на мне курточка цвета луковой шелухи! И рюкзачок у меня не на плечах, а в сумке. И очочки на мне «Маде ин Белгиум»! Как хороши, как свежи были розы!

Вот вам и подвал. Запахло кирпичным крошевом пылью, затхлостью, паутиной и смертью. Удушливая мерзость запустения. Неужто кто-то способен сам, без принуждения спуститься сюда? Брр! За какой надобностью, господи! Что тут можно найти? Как хочется не дышать. Просто прекратить дышать и всё. Оставить это несказанное удовольствие — вбирать в себя воздух — на потом.

Ну да, вот она, занозистая, щелястая дверь с выведенной, кажется, углем, цифрой «9», напоминающей развернутой задом наперед букву «Р». Ух, сейчас как заскрипит, гадина. Ну не может не заскрипеть. Нет, не заскрипела, просто вяло, недовольно хрюкнула. Разбитый аквариум, ржавый детский велосипед без колеса, череда матовых от пыли и плесени трехлитровых банок с чем-то давно скисшим и стухшим, ночной горшок с выщербленной эмалью, рама от картины.

Однако не станем отвлекаться. Ну вот они, полки, стоят впритык к батарее. Огромный ящик на самом верху с едва различимой размашистой надписью «Maroc», заваленный доверху книгами. Апельсины из Марокко. Аля привстала на цыпочки, и, морщась, взяла первую попавшуюся книжицу, машинально глянула на обложку. «ПОДАРОК ДОМАШНЕМУ УМЕЛЬЦУ». Бред какой-то. Она с внезапно взбухшим ожесточением вывалила эту груду мертвых трухлявых книг. Попался даже фотоальбом, он упал на пол, непристойно распахнув свое пропыленное черно-белое исподнее нутро — мужчины в шляпах, плечистые дамы в гамаках, дети в матросках. О Господи, все там будем!

И еще раз — не будем отвлекаться!.. Так, не это ли самое, искомое, зачем пожаловали сюда, в этот окаянный паучий склеп? Ручка. Основательная, массивная ручка. Как набалдашник трости респектабельного джентльмена. Неужто? Она крепенько ухватилась обеими руками за ручку и со стоном и проклятьями выворотила наконец из-под груды гнили и ветоши увесистый и объемный чемоданчик, окованный с углов железными пластинами, с овальной латунной бляхой на крышке. Тяжелый же, сука! Сундук мертвеца. Пиа-а-стры! Тьфу! Ну вот, кажется, дело сдвинулось…

М-да. Что-то ты больно новенький, дружочек мой, для сундука капитана Флинта. И пахнет от тебя не солью морей, отнюдь, а новеньким лаком. Или скипидаром? И что же мне с тобой делать? Не надо быть ясновидящей Кассандрой, чтобы понять, что нету там никаких луидоров или экю. Так, а ежели его открыть? Вот просто взять и открыть. Пломбочка! Ах ты боже мой! Да насрать сто раз на пломбочку. При случае скажу: сама сорвалась. Не любопытства ради, а токмо потому, что дурочкой не охота быть. А то, что с меня дурочку лепят, так это без лупы видать. Так что не взыщите, Ивсталия Армагеддоновна, но ведь честную игру в одни ворота не играют.

Я зажмурилась, потянула мизинцем тонкую медную проволочку…

О, то был поистине великолепный, полыхнувший в душном сумраке подвала сверкающим никелем набор инструментов. Чего там только не было! Изящные тисочки, похожие на вставные челюсти, плоскогубцы, кусачки, маленькая ручная дрель с веером свёрлышек, стамесочки, напильники, надфили, даже фонарик крохотный. И всё радужное и, будто, ненастоящее, словно не для людей, а для эльфов каких-нибудь. Аля осторожно извлекла из бархатистой малиновой ложбинки маленькую реверсивную отвертку. Ну значит так! Сейчас голову ломать не станем, все равно ничего не высидишь, не ночевать же тут, с пауками да мокрицами. В конце концов, наше-то какое дело, что в этом ящике, луидоры Людовика Четырнадцатого или реверсивные отвертки? Никакого решительно. Наше дело — доставить ящик в камеру хранения, взять со старухи гонорарий. И отбыть с Викой в Турцию. Или в Марокко. Там, где зреют апельсины, фиги и так далее. Вот только сначала надобно выбраться отсюда. А то фиги будут, а Турции — нет.

Она с трудом уложила чемоданчик в рюкзак. Он тут же растопырился, стал угловатым и неудобным. Охнув, она взвалила его на плечо и неторопливо, стараясь не шуметь, направилась к выходу.

Стоп! Блин! Опять эта чертова «Тойота»! Да не просто опять! Подкатила ближе и развернулась прямо-таки задом к подъездной двери. Пожалте, мол, девушка, милости просим в багажник в позе эмбриона. Э, нет дружочки мои, я пешочком лучше. И мне сподручней, и вам без хлопот.

Я на цыпочках отошла от двери и вновь сбежала вниз по ступенькам.

Так. Там ведь было окно. Так и есть. Надо всего-то его открыть, выбраться в полукруглую нишу, там и видно будет.

Ниша была, как водится, заделана решеткой. Подъёмной, но, судя по всему, адски тяжелой. Скинула рюкзак, уперлась поосновательнее ногами, вцепилась руками в прутья…

— Тёть, а вы что делаете?

От неожиданности я едва не уронила решетку на себя. Сперва втянула голову в плечи и зажмурилась, затем все же решила глянуть. То был мальчик лет десяти. Он сидел на корточках возле решетки и глядел на меня с любопытством и безо всякой опаски.

— Помог бы лучше, чем вопросы-то задавать, — выдавила я осипшим от испуга и натуги голосом.

Мальчик пожал плечами и кивнул. Вдвоем подняли неподатливую и скрипучую решетку и с лязгом откинули к стене.

— Так, — сказала я, переведя дух, и уже вполне требовательно. — Теперь уж и чемоданчик прими, будь любезен.

— А что там у вас в чемоданчике? — деликатно поинтересовался мальчик, когда я, обдирая ладони и матюкаясь шепотком, выбралась наконец наверх.

Наконец разглядела его. Интересный пацан. Глаза какие-то особенные. Заглядывающие за. С такими, наверное, говорить легко: врать не надо, а правду они и сами чуют. Такие глаза если и бывают, то только у детей. Иногда у собак. Шапочка синяя в полоску, как гномов колпак. Натурально, гном и есть.

— В чемоданчике-то? — сдула со лба прядь волос. — Уфф!.. В чемоданчике, брат, инструменты. Подарок домашнему умельцу. Истинную правду говорю. Даже сама удивляюсь. Я, брат, не люблю правду говорить. Скучно это… Так. Ты все еще хочешь знать, что я там делала, в вашем гадючном подвале?