Рустем Сабиров - Гном и Кассандра

— Нет. Я хочу спросить: это не вас дожидается черная «Тойота» у подъезда?

Хоп! Да ты смышлен, mon petit prince. Не многовато ль будет на одного? Хотя… может, всё и к лучшему.

— Очень может быть, что меня. Очень. Ну-ка сделай милость, глянь, что они там делают.

— Которые с «Тойоты»? — Мальчик подошел к углу дома и осторожно выглянул. — Один курит. Другой по телефону говорит. Третий… третьего не вижу, он в машине.

— Так еще третий есть? Господи! И что мне сейчас прикажете делать? Со двора незаметно не выйти. Ну никак.

— А ничего не надо делать. Вы тут побудьте немного. Совсем чуть-чуть. Сейчас они уйдут, и вы пойдете себе. Спокойненько так…

Гномик мой по-воробьиному нахохлился, шепотком сказал «Р-раз!» и вразвалку зашагал в сторону «Тойоты». Я же, стараясь не дышать прильнула к зазору между углом дома водосточной трубой. Мальчик, подойдя к одному из мужчин, долговязому, в кожаной кепке, принялся что-то говорить, размашисто жестикулируя и тряся головой. Мужчины переглянулись, один из них гулко хлопнул ладонью по капоту машины. Из нее тотчас выскочил третий, и они косолапо, разбрызгивая снежную кашицу, побежали в противоположную строну и скрылись за углом дома. Ай да гномик! Ай да сукин сын! Может, свидимся когда?.. Да ладно, не до него сейчас. Сейчас — лапки в руки и — как воробушек, скок-скок — птица малая, серая, глазу незаметная, в темноте все серы, а серые и того серей. Не торопимся, потому как бояться нам некого, мы вот идем себе на автобус и ведать ни о чем не ведаем. Йо-хо-хо, и бутылка рома!..

Шестьдесят третий автобус как назло долго не приходил. А потом тупо торчал, и урчал на остановке. Ну как будто сговорились все, ей богу!

Не, не, всё. Я — обыватель. Смиренный, безобидный. Пиастры, дублоны, Людовики, Бурбоны — на хрен! Сейчас мы эту мечту идиота спроворим на вокзал, номерок запишем. Предъявим. И тетушка Ивсталия нам всё проплатит. Куда денется. И добавит за молчание. И за урон. И моральный, и матерьяльный. Потому как насчет «Тойот» уговору не было. И насчет кожаных кепок тоже… А номер кассы — это как золотой ключик. Ну вот и тронулся наконец автобус окаянный!.. Ой, да что ж вы как толкаетесь-то, а?! Неужто спокойно нельзя…

— Тётенька, я и не толкаюсь. Я вам говорю, говорю, да вы не слушаете…

Аля поворотилась и оторопела, увидев вновь того мальчика-гномика со двора. С ума сойти. Стоит, рюкзачок за спиною. Почти как у нее, только не желтый, а оранжевый. Ага! И мой сурок со мною.

— Госспади! Ты-то откуда здесь?

Как ни странно, никакого раздражения Аля не испытывала. Даже совсем наоборот. Она вдруг поняла с удивлением, что все это время какой-то отвлеченной, тыльной частью сознания, думала именно о нём. Почему?

— Я? — Мальчик вдруг улыбнулся широкой и какой-то ясной улыбкой. — Оттуда, откуда все. Так мой папа говорил.

— Папа говорил! Папы они скажут.

— Да нет. Мой папа не скажет. Он умер. В прошлом году еще.

— Н-да. Так ты с мамой живешь?

— Нет. Мама давно умерла. Я в детдоме был. Но ушел.

— Как это ушел?

— Ну так. Взял и ушел. Я как-то давно папе сказал, что пацаны в классе меня тормозом дразнят. Он сказал: если кто назовет тормозом, бей по роже. Ну если не девочка. Просто разворачивайся и бей со всей дури. И ни о чем не думай, все само образуется, хуже не будет. Вот. А в детдоме меня преподаватель физкультуры тоже тормозом назвал. Я через «козла» не мог прыгнуть. Он и назвал. Ну а я — со всей дури… У него из носу кровь пошла. Он сказал, что меня убьет. Я и ушел. Потому что он в самом деле убить может. У него даже глаза красные. И руки тоже. Как две моркови кормовые. Честное слово. А рожа такая, как будто ее пожевали и выплюнули.

— Ужас. И где ты сейчас живешь?

— Да… по-всякому. Вот в подвале тоже. Ну откуда вы вылезли.

— Погоди, погоди. Ты не из девятой ли квартиры, бывшей?

— Ну да! А как вы знаете?

— Да… да так, случайно. Просто подумалось.

— Бывает. Значит, вы тоже тормоз.

— Вот ни фига себе! Это почему?

— Потому. Я ведь вообще-то в самом деле тормоз. Я сразу не схватываю. Зато потом вижу больше других. А они этого не понимают. Поэтому — тормоз. И ты тоже такая же.

— А, так мы уже на «ты»?

— Ну да. А ты против?

— Да ладно. Тебя звать-то как?

— Гера. А тебя как?

— Зови Алей тогда уж. Кстати, Гера. Ты вообще-то куда едешь-то?

— Я? А ты куда?

— Ну ты нахал. Ладно, я на вокзал еду. Дело у меня там. Понял?

— Ну вот. И я на вокзал. Дело у меня там.

— Голову не морочь. Какое такое дело?

— Просто… Мне показалось, что они вас заметили.

Так. А вот это уже не шутки. Совсем. Пацан такой: раз сказал, значит есть тема. А коли тема есть, значит жабры по течению! И не нужно выпытывать, он ничего путного не скажет все равно. Сейчас, по крайней мере. Тормоз, что скажешь. Йо-хо-хо, не пора ль на выход?

— Так. А вот теперь, как там тебя, Гера, — я сойду. Да, я сойду… И изволь молчать!.. Вот и чудно. Ступай сейчас к себе. Дальше я одна. Вот и умница.

Когда до одури хочется затеряться в толпе, стать уличной молекулой, миражным промельком, сгущением пустоты, люди, словно учуяв, начинают словно бы шарахаться от тебя, создавать вокруг некую мертвую, обозримую зону отчуждения.

Боясь оглянуться по сторонам, я досеменила до подземного перехода, облегченно нырнула в его спертое дупло. Задела кого-то своим костлявым рюкзаком, и только тут рискнула оглядеться по сторонам. Да нет! Право же нет никого подозрительного. Вообще, почти одни бабы кругом. Можно даже дух перевести. Выгляжу, небось, как чушка! Ай да ладно. От подземного перехода только улицу перейти, и вот тебе вокзал. Йо-хо-хо, добрести бы только!

Опять повалил сырой, слезливый снежок, улица съежилась, у людей пропали лица, небо разбухло, как свернувшееся молоко. Легко сказать, улицу перейти. Зона отчуждения опять возникла, распёрлась, как купчиха, ощерилась, вот, мол, она, ежели кому надо!

Мигнула ядовитая прозелень светофора. Не угодно ль вперед!

И вот тут… Какой-то сильный боковой удар откинул ее в сторону от дороги. Охнув, она завалилась на бок, упала ничком в сугроб, больно ударившись локтем обо что-то, кажется, об урну. Глухо звякнул чемоданчик в рюкзаке. Вот тебе и подарок домашнему умельцу. «Всё, хана», — отчетливо и равнодушно произнес внутренний голос…

Дальше было невообразимое — поросячий визг тормозов, какая-то смутная, сопящая давка вокруг, охи, ругань. Потом кто-то истошно заголосил: «Уби-и-ли! Уб-и-ли!» — «Кого убили-то, господи? Не меня ль?» — «Да нет, не вас. Мальчика, мальчика убили!..»

Какого такого мальчика еще… А!?

Аля вскинулась, поднялась на колени, тряся головой и сбрасывая с лица ошметки полуснежной слизи. Галдящий народ возмущенно роился чуть в стороне, вокруг чего-то недвижного, распластанного на сугробе. Аля, почуяв недоброе, вскочила на ноги, остервенело мыча, растолкала людей и присела на корточки.