Рустем Сабиров - Гном и Кассандра

— Эй!.. Ну как там тебя, господи! Что там у тебя? А?! Ну что ты молчишь, тормоз проклятый?

— Сама ты тормоз, — лежащий поднял голову. — И звать меня Гера? Забыла, что ли?

— Идиот! — заорала Аля с такой надрывной, плаксивой истошностью, что ужаснулась сама. — Ты тут шутки со мной шутишь, да?!

— Ничего себе шутки, женщина! — сказала стоящая позади дама одышливым, негодующим басом. — Мальчишку машина сбила, она про шутки. Какая машина?! А то я знаю. Серая такая. Шырк на тротуар! Будто нарочно, ей богу. Мальчишка упал. Машина остановилася, мужик оттудова выскочил. Я-то думала, помочь хочет, а он хвать рюкзачок-то его, в кабину закинул и — ходу. На рюкзачок позарились! Так-то вот! А говорите, шутки! Шутница, бля. Вы вообще-то кто будете? Мне ваша внешность не нравится. Документы есть у вас? А мальчишке надо скорую. Я сейчас позвоню…

— Ой, не надо скорую! — Герка, заметно кривясь от боли сел, надвинул на брови слетевшую было гномовскую шапочку. — Зачем скорую. Вон Алька здесь же. Да?!

Он глянул на нее исподлобья, как-то по-особому набычившись, словно желая сказать: «Ну не молчи же ты, как дубина».

— Ну да, — неуверенно кивнула Аля. — Мы сами как-нибудь. Он шажок, я прыжок. И придем на торжок. Я вот сейчас ему подняться помогу, и мы сами. Так ведь?

— А вы вообще-то, женщина, кто ему будете? Мать что ли? — Слово «мать» она произнесла, заметно клацнув зубами.

— Вам-то, гражданка, какая печаль? — спросила она с суровостью кладовщицы. — Сестра я ему. Ясно? И вообще, нечего тут гужеваться.

Она нагнулась над ним и приподняла за плечи. «Чего скорую-то не хочешь, — мало ли что там, вдруг перелом какой, а?» — «Нету там перелома. Я ж знаю. А они меня потом из скорой в детдом отправят. Мне это надо?». — «Ладно. Тогда пошли, что ли, на вокзал?»

— На вокзал нельзя никак. Они мой рюкзачок вместо твоего взяли. Они похожие. Запросто могут вернуться. Те, кто тебя сбить хотел.

— Так меня что, сбили, что ли!

— Не ори, люди оборачиваются. Тебя не сбили. Но хотели. Это я тебя в сугроб толкнул. А потом машину занесло, меня просто задом задело. Сейчас пошли в магазин. Они запросто вернуться могут.

— А в магазин-то почему?

— А там незаметнее…

Где проще всего затеряться? Ясно, что в продуктовом магазине. Даже в самом захудалом магазинчике затеряться много проще, чем на битком набитом стадионе. Потому что в магазине все одинаковы. Решительно все. Особенно женщины. Те вообще неразличимы. И чем бедней магазин, тем оно надежней.

А очередь — это вообще, как совокупная шапка невидимка. Встал — хоп! и нету тебя. Особенно, ежели магазин привокзальный. Привольно, как игле в стогу сена.

Герка впихнул меня в очередь, и я сразу растворилась среди подобных себе. Даже как будто уютнее стало. Были такие рыбки, аквариумные. Гуппи. Серенькие такие. Их еще гупёшками звали. Вот я и стала — гупёшкой. Среди подобных себе. Правда, приглядевшись, обнаружила, что вокруг меня как-то всё больше мужики. Я не успела это осмыслить, как очутилась возле прилавка.

«Н-ну? — глаза продавщицы были похожи на пару солдатских пуговиц. — Да говори ж ты, людей не задерживай? Сколько, сто? Сто пятьдесят? Двести?»

«А… двести — это сколько?»

«Это стакан, считай, — сипловатым, простуженным голосом ответил мужик сзади, — бери — не промахнешься».

«Давайте двести,» — кивнула я, решив не заморочиваться.

«Закуску брать будешь?» — поинтересовалась продавщица, наливая мне нечто в пластиковый стакан.

«Так это что у вас, водка что ли?» — пожалуй, я выглядела глупейшим образом, потому как лицо продавщицы исказилось улыбкой.

«Нет, бля, боржоми! Бери уже! Закуски — только карамель „Слива“. Возьмешь? Возьмешь. Отваливай. Вам, мужчина, сколько?..»

Совершенно одуревшая, я с полным стаканом и карамелькой послушно отошла от стойки.

«Вот бабы, а? — ахнула мне вслед продавщица, увидев Герку. — Стыд потеряла. С ребенком. Кого вырастишь-то? Бандюгу на нашу голову!» — голос латунноглазой продавщицы вспух от негодования.

«Я — не ребенок! — Герка воинственно выпятил челюсть. — Она сестра мне. Ясно? Ей надо стресс снять. Как снимет, так уйдет. А вы наливайте, наливайте. И сдачу правильно давайте. А то Альке два рубля недодали…»

«Ты сдурел, да? — меня просто таки распирало от негодования. — Ты куда меня привел?»

«Куда, куда! В магазин. Чтоб со следу сбить».

«Со следу сбить! Может хватит уже паранойи?»

«Какая паранойя!? Ты что, не поняла, что тебя убить хотели? Они ведь наверняка проверят, что в рюкзачке. И когда увидят, что пустышка, лажуха, как папа говорил, вернутся. За настоящим. Поняла?»

«Поняла. Только ведь у меня ведь тоже — лажуха. М-да. Ты, кстати не знал такую — Ивсталию Аристарховну?»

«Это которая у нас на втором этаже раньше жила? Знаю. Да ну ее. Она злая какая-то. Папа сказал про нее так: недобрым людям лучше вообще никого не любить. Потому что любви у них внутри мало, и она у них вся собирается в одной точке, до капельки. Как ртуть. А остальное они ненавидят, иначе никак. Потому что любви-то мало. У нее сын. Дядя Влад. Он стихи писал и нигде не работал, лежал дома и курил. Весь лохматый, бородатый, в толстом свитере. Как полярник. Хотя выходил из дома только за сигаретами и за пивом. Он сейчас уехал куда-то из России. Она его любила, как сумасшедшая. А он на нее кричал. Дурой обзывал, мразью совковой, даже матерно как-то. И все всё слышали. Потому что очень громко кричал, ногами топал. А она знала, что все слышат, поэтому всех и ненавидела. Папа ее прозвал „Судорога“… Аль, ты уж или выпей и пойдем. А? Здесь никого нет, я это чувствую».

«Выпей! Ишь какой! А если я не хочу? Сыскался весь такой. Взялся на мою голову. Гном.».

«Так и не пей. Пошли тогда».

«Погоди-ка. Стресс, говоришь снять? А — пожалуй!»

«Что, выпьешь? А умеешь?»

«Ты и водку меня будешь учить пить?»

«Ну да. Папа так говорил: сначала слабо выдохнуть, потом выпить, потом уже сильно выдохнуть. Вот так: шшш-ша! И сразу закусить».

«Это папа тебя так учил? Нормально».

«Не, не меня. Маму. На своем юбилее. Ну так давай. Поняла, как надо?»

Я кивнула, выдохнула, примерилась и вбросила вовнутрь содержимое стакана. Вышло скверно: залила себе подбородок, водка почему то не сразу пошла вовнутрь, а собралась во рту сгустком, как вода в невесомости. Что-то там как будто заклинило. Как судорога. Наконец она все же просочилась в утробу и уже стало можно дышать. «Шшш-ша!» — громко выдохнула я, да так сипло и мужественно, что мужики за столиками вновь заоборачивались с любопытством и даже, как будто, нервно. Водка еще некоторое время бултыхалась во мне инородным, едучим телом, наконец рассосалась, и тогда пришел удушающий нутряной жар. Уф-ф, пора идти. Так, сейчас. Надо это сформулировать. Ага, сформулировать. Когда язык уже как ливерная колбаса, а в глазах — сиреневый туман. Кондуктор не спешит, кондуктор понимает… Йо-хо-хо, и бутылка рома…