Владимир Югов - Загадка мадам Лю

Соболев торопливо защелкнул дверь на щеколду…

«Почему? — зашептала она ему. — Здесь? Сразу?»

Он кивал ей головой, и она почувствовала, как он тоже исстрадался. Она никогда в жизни не ощущала такого наполнения, ее распирала радость… Он был остроумен в извращении, сознался потом, посмеиваясь: начитался специальных зарубежных книг…

И во второй раз, когда зашел к ней, опять же зная, что ее муж уже опустился в лаву и дает стране уголек, тоже умел подойти. Она ожидала, что все то, что было, повторит. И он заторопился, повторил. И это было ново, непознано…

Следователь, оказывается знал об этом. Он ее, Светлану Григорьевну, допрашивал теперь не так осторожно. Струев пришел в тот час, когда из ее дома зачем-то выносили диван. После того, как он грохнулся о стенку двумя ножками, они его — втроем (три мужика) вынесли на улицу, словно покойника. И внесли новый диван. Светлана Григорьевна давно его присмотрела договорилась с заведующим мебельного магазина.

Никогда не ожидаешь, что и зачем последует. Думалось, что в доме будут добрые хлопоты, так нужные в эти дни, их смутные дни (кажется, у них все расползалось с мужем, он открыто иногда стал ходить к любовнице).

Когда-то, женившись на ней, он долгое время любил ее. Неосторожность в отношениях с мужчинами, иногда легкий флирт, иногда безобидное кокетство, привели его к тому, что замкнулся, стал угрюмо на все глядеть. Ему теперь казалось, что она врет во всем: в движениях, в словах. В постели особенно это чувствовал. Ему часто хотелось спросить ее: ну, с кем ты в этот раз?..

Он ждал одного, когда она поползла по служебным ступенькам, — уйдет от него, или кто-то придет в дом и скажет ему: куда ты смотришь? Ты же не последний алкаш, чтобы тебе почти на глазах изменять? Она же открыто гуляет…

Сорокалетняя женщина. До призыва в армию Ледика — еще прекрасная, еще миловидная, с замечательной прической. Уж эта ее неповторимая прическа. Сделать тугой узел сзади, пришпилить его. Голова делается благородней. Вся красота сразу бросается в глаза… Она сделала прическу и перед приездом Ледика. Она сделала прическу и когда пошла к нему на свидание в тюрьму. У нее были влажные карие глаза. Она подкрасила их, даже идя к Струеву. В меру полная, в белых босоножках, в платье сафари песочного цвета… Жизнь была нелегкой всегда. Но сохранилась. Пугалась порой и стучала по некрашенному дереву: «Тьфу, тьфу! Ничего… Пусть он не взял по службе. Я же взяла!.. Зато он депутат!»

— Я всегда знала, что этим кончится!

Светлана Григорьевна сидела напротив Струева и плакала. В дневнике пишется, как эта женщина учила в свое время невестку пользоваться слезами. Теперь она плакала сама и плакала искренне.

— Что же будет с моим сыном!..

У нее было крупное лицо, у брюнеток при плаче выступают красные пятна на лице. То ли дело у ее умершей невестки. Ей плакать можно было, ни один мужчина не мог отвернуться. Теперь хотелось отвернуться. Таким не советуют плакать.

— Скажите, неужели он убил ее? Я этому никогда не поверю… А если поверю, то армия, армия… Я всегда защищала армию. Теперь я поняла, что он приехал совсем другим человеком… Там ему приходилось все делать.

— Да, — тихо ответил подполковник. — Все может быть. Учиться у вас, признаться, страшновато.

Она пожала плечами.

— Дайте хотя бы дневник… Может, вы из него вычитали обо мне? Есть там обо мне лично?

— Там все о вас, — резко сказал подполковник.

Из дневника Ирины, приобщенного к делу.

«2.02.90 года.

У меня нет иного выхода, кроме как терпеть. Терпеть, терпеть, терпеть… Моя свобода была для меня всегда тяжким испытанием. Я испытываю страх. Ничего, кроме свободы! Это же ужасно! Это плохо. Свободу понимают все по-своему. Я ее понимаю так, как понимает желающий свободной чувственности. Об этом твердит С., при этом загадочно и призывно посмеиваясь… «У меня есть рядом примеры этой свободы» — он намекает на мою свекровь.

7.07.90 года.

Нас всегда учили в этом самом… как говорит С., «в трепетном и сладком», не тому, чему надо было бы учить. Нас учили в школе одному, а мы после уроков говорили с девчонками совсем о другом и по-другому. Недавно, вдруг за столом (мы были с матерью Ледика вдвоем), мы заговорили о сущности любви. Она сразу привела примеры чувственной любви (ну когда имеешь связь с другим человеком). Она возводила все в степень, подчеркивала, что это красочно и аппетитно. И потому я с ней уже не стеснялась рассуждать о том, что это ведь не только, когда после всего такого хорошо и не бесишься в желании (как теперь определяют: желание разрядки сексуального напряжения или биологическая сторона). Моя собеседница теперь толковала о желании… Она мне впервые умно доказала, что же такое счастье, когда мужчина настоящий и твое желание, как встречные поезда, пойдут рядом, а потом остановятся и соединятся… А С. потом сказал, что моя собеседница умеет соединять поезда. Это искусство.

Без даты.

Я поняла, что любовь мужчины и женщины — это, с моей стороны, — все отдать ему, чем я жила до него, мечтая о чем-то сверх необъяснимом, но вдруг понятым, когда поезда идут рядом, а потом соединяются. Я не понимала, что это все без нас рождается. Хочешь ты этого или не хочешь. И мораль «не смей распускать себя» — ханжество. Все остережения — обман. Жизнь не такая и длинная. Просто до этого можно проспать, думаешь, что все живут так, как заведено. А в самом деле, есть в этом отношении счастливые, а есть — «так и не повезло»… А чаще — никому ты не нужна… В доме рядом в неуюте живут три женщины — мать, которую бросил муж, и две дочери. Одна больная — слоновая болезнь, что ли… А другая… Мне сосед говорил: страсти — бездна. «Она кусалась!» И что? К ней придти нельзя: мать и эта слоновая болезнь. Бросилась учиться: техникум, институт, а потом психбольница… Нет, я так не хочу. «Открываю краны!»

Без даты.

Я, обожая, удивляюсь. Пусть у него другой мир, пусть мы разные. Шевелюра седеющих волос. Пусть. Но хорошо! И хорошо, что первый сон! Он развивает любовь по своему сценарию, и я иду за ним, и мне прекрасно… Хочу ли я еще кого-либо? Не скажу. Но, наверное, хочу. Страстно хочу… Он сделал из меня Женщину! Разве это плохо? Мать скрипит на меня. Но она, по-моему, так и осталась фригидкой. Навек».

8.08.90 года.

Нет, нет! Нет же! Радостное изумление! Как в детстве. Идешь, и вдруг солнце выходит. Он неповторим. Выдумщик. Идешь после этого — и иней, и лес темный вдали, и небо синее, и все вокруг поет, и птицы поют в небе, и как трава после инея отходит — будто это все в тебе, и остается только радоваться… Может ли он быть еще и еще другим? Может. Он — когда много и хорошо. Это так волнует… Понимает ли меня в этом? Беспокоится ли о моем хорошем самочувствии после этого и новом желании? И кто он мне? Просто партнер? Развратитель?..»