Владимир Югов - Загадка мадам Лю

— А чего ляпать не там, где надо?

— А ты знаешь, где это там? Расчеты идут не трафаретные. Сильные ребята стали друг против друга.

— Откуда эти ребята пришли, чтобы Соболева задавить?

— Скажи тебе, а ты — дунешь! — Вдруг рассвирепел подполковник. Дунешь?.. Зачем ты сюда частишь? Я, знай, никому не доверяю.

— Ты не боишься за дочку? Они ведь догадываются, что ты все понимаешь?

— Ты не от них пришел, чтобы меня припугнуть?

— Дурак, — вздохнул я. — Пилюльки от нервов поглотай.

Я встал и решительно двинулся к двери.

— Мотай, мотай! — уже без злобы сказал подполковник. — Вдруг пришибут тебя? Я же буду потом… плакать… Хи-хи-хи! — Он деланно засмеялся.

Я знал, что он сегодня придет. Я видел его мельком на шахте. Шахтеры бастовали. И я наблюдал за ним со стороны. Видно, он тут был уже давно лидером. Но к забастовке, — я это почувствовал, — он был равнодушен. Он жил своей внутренней жизнью. Глаза его застыли в одной точке, глядел он на тополя, только-только тогда сбросившие осеннюю свою одежду. Я знал, в какой стороне — кладбище. Там похоронена Ирина. Врет Струев — не убит! Сухонин не знает, что не убит. А Струев знает. Молчит!

Я спал в своем номере. Для меня не был открытием разговор с подполковником. Я догадывался уже, как и что здесь происходит. И этот, тихо пробравшись в мой номер через им же открытое окно, сказал мне сразу:

— Ты правильно догадываешься, парень, кто убил этого… — он сделал паузу и с презрением произнес, — козла.

Я лежал в постели. В руках у меня ничего не было. Я понимал: бороться нет смысла.

— Лежи, парень. Ты под охраной. Там, — кивнул в окно, — на земле эта твоя прелесть. Воздушный шарик… Где ты ее выкопал?

— Здесь, — сказал я хрипло. — В вашем же городишке.

— Смешно. Она сказала, что ежели с твоей головы волосок упадет, сожжет меня.

— Это у нее получится. Она мою рукопись какой-то гадостью вытравила.

— Не понравилось что-то. Ты пишешь иногда, по-честному, муть. Может, она понимает. Вытравила.

— Так это ты Соболева разделал?

— Этого козла? Чести много.

— Не хитри. Ты. Ты любил Ирину. Ты встретил такую впервые.

— Я не знал, что этот козел топтал ее.

— Нет, знал. — Я приподнялся с постели и медленно стал одеваться. Ты же глядел всякий раз, как он туда ходит. Вы втроем глядели… Он, козел, ты и Константин Иванович, отчим.

— Ты и это знаешь?

— Отчим, ты и еще иногда этот, как ты говоришь, теперь мертвый козел, — повторил я. — Такая поддающаяся красота!

— А что бы ты сделал? Если бы вдруг полюбил, как я?

— Я бы? Я бы его отучил.

— А если она его хотела?

— Тогда какой разговор? Молотил баб и пусть молотит. Пусть и ее!

— Ты, а ну заткнись! Что ты понимаешь, писака? Ты же никогда и никого не любил.

— Тут я понимаю. Ты стал человеком, потому что полюбил. Ты переступил все… Но…

— Заткнись!

— Не заткнусь. Ты не переступил одного. Они тебя сделали. Они ее убили. Они отомстили тебе за то, что ты нарушил их закон.

Я скорее почувствовал что-то горячее, больно рванулся куда-то, потом ударился о койку. И сразу же услышал ее голос:

— Не смей! Не смей!

Она зажгла свет. Я лежал под койкой, как когда-то моя рукопись. Из губ сочилась кровь. Он стоял рядом, и готов был добивать меня.

— Он говорит правду, — встала она перед ним в бойцовской позе. — Это они убили ее. И это так… Ты говоришь — козел! Но из-за козла не убили. А из-за тебя они ее убили.

Я теперь разглядел его. Сухопарый, отлично сложен, на правой щеке шрам, идет к глазу.

— Ладно, — прошипел он, глядя на меня. — Достаточно тебе. Скажи спасибо воздушному шарику.

Он подошел к окну, и вскоре по стене зашуршало его ловкое жилистое тело.

Она помогла мне встать, уложила на койку.

— Погаси свет, — попросил я.

— Сейчас.

Щелкнул выключатель. Я почувствовал ее запах, какой-то неземной запах. Она что-то сказала мне, но я в порыве благодарности и одновременно чего-то иного, необъяснимого целовал ее холодноватые руки. Я потом добрался к ее ногам, они были совсем теплые и чуть подрагивали.

— Откуда ты взялся на мою голову? — шептала она.

Я впервые верил женщине после той, которой когда-то верил и которая меня так жестоко предала.

— Ты никуда не уезжай пока… Ты не уезжай!

— Хорошо, — сказал я и понял, что так и не увидел ее. Почему-то я видел только того парня, «вора в законе». А ее не видел. Кто она? Почему я не увидел ее?

— Не надо, милый, — прошептала она. — Я обыкновенная девочка… Нет, скорее не девочка, а уже девушка. Двадцати двух лет… Девушка, которой было бы очень жаль, если тебя убьет этот парень… Он честный, поверь мне. Тот, кто полюбил, очень честный человек…

— Тогда ты поторопись помочь тому, кто полюбил…

— Кому?

— Отгадай.

— Не знаю. Я с тобой рядом теряю все… Я люблю тебя…

— И я люблю тебя, хотя никогда не видел…

— Ты видел мои глаза. Разве этого мало?

— Да, глаза — это портрет человека… Я говорил не лучшим образом, штампами.

— Нет, ты правда думаешь, что я — не ваша?.. А я — наша. Только родилась раньше времени. Когда-то я вернусь опять… И тогда я буду очень нормальной. Ты думаешь, что у нас не будет хорошей жизни? Неправда!.. Ах, небо в алмазах? Нет, не это… Люди на земле увидят рай. Ты представляешь, они не будут убивать друг друга. Настанет на земле такое счастье!.. Знаешь, одно семечко даст много плодов. Одна зернинка сделает благо всем людям. Зачем они будут убивать друг друга? Скажи, зачем?

— Они еще долго будут учиться любви… Вот даже ты не знаешь, что Ледик сегодня… Не знает Ледик, что, наверное, навсегда вернется!.. Но что-то не так! Что-то идет на него!..

Я прокричал последние свои слова, потому что действительно почувствовал: что-то происходит с человеком, который по-прежнему сидит за несовершенное убийство. И даже Лю, моя загадочная Лю, этого не чувствует… А что же тогда другие? Что же Сухонин, что же Васильев? Эти бесчувственные сыщики, пришедшие на свое место как поденщики, без богом данного благословения?

— Я опомнилась, — вскрикнула она.

И я почувствовал: передо мной что-то мелькнуло и исчезло.

Я быстро встал. Ночь была такой темной, что я таких темных ночей еще не видел.

…Да, в прежние эпохи в литературе был в центре Бог. И все шло вокруг него… Разве что-то сверхновое ставилось, когда царствовали Достоевский и Ницше, которые провозгласили смерть Бога, когда пошло и поехало?.. Достоевский возложил, в самом деле, всю ответственность за происходящее в мире на человека. Значит, яснее ясного — нового остросюжетного не произошло: если раньше смерть ходила вокруг Бога, то потом все переложили за убиение на самого человека. Крути вокруг и около, придумывай, заостряй… Бедные, маленькие люди! Что же остается им делать, на что надеяться?