Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

— Ты для меня все, — сказал я.

— И ты для меня все, — эхом откликнулась она и поцеловала мою ладонь. Бриллианты в ее ушах засверкали.

Так мы сидели долго-долго, не говоря ни слова, только глядели друг на друга и целовались без конца. Очень нежно целовались в этот вечерний час.

— А теперь я есть хочу, — внезапно сказала Анжела, когда вечерние тени начали сгущаться. — Пошли со мной в кухню, любимый. — Мы побежали в кухню, как дети, и я опять — спустя столько времени — сел на низенькую скамеечку и смотрел, как Анжела хозяйничает у плиты. Она зажарила бифштексы, заготовленные заранее, и сделала салат. Я не мог оторвать от нее восхищенных глаз.

Все, о чем я мечтал, на что надеялся — все это теперь у меня было.

— Скоро начнут передавать «Новости», — сказала Анжела и включила «Сони» в кухне и большой телевизор в гостиной. Потом она вернулась в кухню и подошла к столу у окна, чтобы приготовить салат. При этом слегка прикоснулась ко мне. В следующую секунду она схватила меня и потащила в спальню, а там сбросила свой халатик, стащила с меня пижаму и прошептала как безумная: «Иди ко мне… Сейчас…»

И вот мы опять занялись любовью, задыхаясь от страсти и желания, ослепленные и обожженные этим пламенем. Потом, совершенно обессилевшие, лежали рядом, и Анжела сказала:

— Я совсем обезумела, да?

— Ты любима, — сказал я, — и ты сделала меня счастливейшим человеком на свете.

— А ты меня — счастливейшей женщиной на свете, — сказала она. — Боже, мои бифштексы!

Бифштексы сгорели.

Мы сидели в гостиной за наскоро накрытым столом, ели салат и очень много холодного мяса и длинные батоны белого хлеба, запивая все это «Розе». Первые новости по телевидению мы тоже пропустили. Анжела выключила звук у большого телевизора. После ужина я помог ей отнести все на кухню, и Анжела заметила, что бутылка шампанского нам сейчас бы тоже не помешала. Мы пили медленно, смакуя каждый глоток, и я рассказал Анжеле о своей работе, а она сообщила мне, что в Каннах у всех на устах гибель Хельмана и убийство Килвуда. Хотя город кишмя кишит полицейскими и высокими чинами из разных министерств, но делается все, чтобы спустить это дело на тормозах. Люди, с которыми она познакомила меня в доме Трабо, еще не разъехались. Анжела сказала, что слышала, будто они все по отдельности или вместе очень часто встречались с исполнительным директором банка Хельмана. Сама же Анжела за это время получила новые заказы. Мы с ней пошли в мастерскую, и она с гордостью показала мне, как прилежно она трудилась.

Вернувшись в гостиную, она вдруг заявила:

— Роберт, я приняла одно решение и сегодня же хочу его выполнить. Тем более сейчас.

— Что же ты решила?

— Я принадлежу тебе. Ты принадлежишь мне. Поэтому ты имеешь право знать, как я жила до тебя.

— Замолчи.

— Не замолчу. В моей жизни, конечно, были другие мужчины.

— Конечно были. Прошу тебя, Анжела, прекрати.

— Нет, дай мне сказать! Никто из них не мог сравниться с тобой, я знаю это не с сегодняшнего дня. Я знала это, когда ты только переступил порог моего дома.

— В плохо сшитом костюме, выдохшийся и подавленный.

— Да, — сказала Анжела, — все было именно так. Но я поняла: это человек, которого я буду любить, как никого и никогда не любила. И поэтому не хочу иметь от тебя никаких тайн. Особенно после того, что было… сегодня. Мужчин было не так уж много. Я не была доступной женщиной, но и монашенкой тоже не была. Я тебе все расскажу.

— Нет, — решительно возразил я. — Ничего тебе не надо рассказывать. Меня просто не интересует, что было в твоей жизни до меня. Я не хочу этого знать. Это не имеет значения. Ведь мы тогда не знали друг друга. И не могли предугадать, что когда-нибудь узнаем. Что было, то быльем поросло. И забудь о нем.

Она долго молча смотрела на меня, и губы ее дрожали.

— Ах, Роберт, — сказала она наконец, — не думала я, что смогу так полюбить…

— Я тоже не думал.

— Это ты научил меня любить по-настоящему. Я так благодарна тебе за это. — Она присела ко мне на колени и стала гладить мои щеки и волосы.

— Но ведь и я чувствую то же самое, — сказал я.

— И теперь нас ничто не разлучит.

— Ничто и никто.

— Только… только одно, — запнувшись, выдавила она.

Она имела в виду смерть — сегодня мы уже говорили о ней. И вот теперь опять…

— Помолчи, — попросил я.

Но она не захотела молчать.

— Если… если один из нас уйдет, второй вскоре последует за ним, правда? Потому что мы уже не можем жить друг без друга. Ведь это так, Роберт?

— Да, Анжела, это так.

Она встала, подошла к маленькому столику и взяла лежавшую на нем книгу. Я забыл имя автора этой книги, но знал со слов Анжелы, что это был американец. Она сказала:

— Это его стихи в переводе на немецкий. Вот одно, которое я без конца перечитывала в последние дни.

Она опустилась на тахту, надела очки и так, нагишом, только в очках и бриллиантовых сережках, прочла мне это стихотворение:

«Свободен от ярости жизненных сил, от страха и надежды иллюзорной, скажи спасибо Богу, кто б он ни был, за то, что жизнь всегда кончает смертью, а мертвые на землю не вернутся, за то, что даже тихая речушка всегда найдет свою дорогу к морю».

Она сняла очки и опустила книгу на колени.

Я спросил:

— Зачем ты читаешь такое, Анжела? Почему?

— Не волнуйся, любимый, все в порядке. Потому что я теперь хочу жить, так хочу жить! Поэтому… Поэтому я, естественно, думаю и… об этом. И нахожу это стихотворение восхитительным. Оно так утешает. И если Бог даст нам время, я буду тебя еще больше любить… Потом…

Случайно взглянув на часы, я увидел, что уже половина первого. Значит, мы пропустили и самый последний выпуск новостей по телевидению. Глубоко внизу вновь переливались и мерцали тысячи огоньков — на воде, на берегу, и белые, и пестрые.

Так много огней.

Была половина первого, но мы не пошли спать. Опять стали слушать пластинки, при этом много курили и пили. Анжела поставила на стол два трехсвечовых канделябра и выключила электричество. И вот мы сидели при свечах и слушали музыку. Мы сидели на тахте рядышком, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись. Язычки пламени тихонько колебались и отбрасывали причудливые тени.

Вдруг Анжела уснула у меня на плече, а я даже не сразу это заметил. Она так ровно дышала. Я не стал ее будить, просто сидел и слушал ее дыхание и музыку Рахманинова, немного молился. Примерно через час Анжела проснулась.

— Почему ты меня не разбудил? — сердито воскликнула она.

— Не мог, — честно ответил я. — Я все время смотрел на твое лицо. Оно так прекрасно. А когда ты спишь, становится еще прекраснее. Я не хочу кощунствовать, Анжела, но твое лицо, когда ты спишь, прекрасно, как лик Мадонны. Я обязательно как-нибудь сфотографирую тебя во сне, чтобы ты убедилась: твое лицо так прекрасно и дышит таким покоем.