Йоханнес Зиммель - Ответ знает только ветер

«Ущерб V» был, конечно, одним из самых важных отделов, и неопрятный Густав Бранденбург, по профессии юрист, как и я, был одним из самых важных людей на фирме. Когда поступало заявление о причиненном ущербе и дело хотя бы в малейшей степени внушало сомнения, к нему подключался Бранденбург. У этого человека было фантастическое чутье. Он за сто метров против ветра чувствовал, что дело нечисто и от него несет обманом или преступлением.

В «Глобаль» не было человека более недоверчивого и скептичного, чем он. Он никому не верил на слово. Для него все люди были виновны a priori, пока не докажут свою невиновность. Или же — пока мы не докажем их виновность. Мы — это четыре дюжины сотрудников, в том числе юристы и бывшие полицейские, находившиеся в подчинении Бранденбурга, которых он посылал на место, если его толстый нос чуял недоброе. Ему очень нравилось, что его прозвали «ищейкой». Он гордился этим прозвищем. Своей подозрительностью он сберег за годы работы для фирмы «Глобаль» несметные суммы денег. Хотя он получал огромное жалованье, этот холостяк ходил в отрепьях и жил в небольшом отеле. В отелях он жил всю жизнь и не желал даже подумать о собственной квартире или, тем более, о собственном доме. И вечно жевал попкорн, воздушную кукурузу. Всегда носил с собой пакетик с зернами. Эти пакетики горкой лежали на его письменном столе. Бранденбург постоянно что-то ел. Где бы он ни стоял или сидел, вокруг всегда были рассыпаны крошки. И, кроме того, выкуривал в день по десять-пятнадцать толстенных сигар. Он ненавидел малейшее физическое усилие. Вместо того чтобы пройтись десять минут пешком, он вызывал машину. У него не было ни подружки, ни хобби, только работа — днем и ночью. Бессчетное число раз он затемно поднимал меня с постели телефонным звонком и просил прийти в офис, чтобы вместе обсудить какое-то дело. Казалось, что этому человеку не требуется сон. В восемь утра он уже сидел за письменным столом, у которого был такой же неопрятный вид, как и у него самого: заваленный кукурузными зернами вперемешку с бумагами, засыпанный пеплом от сигар и залитый чаем. Раньше полуночи этот человек никогда не отправлялся домой. Полночь — это самое раннее время для его ухода с работы, и случалось такое крайне редко. Вот какой человек был Густав Бранденбург.

— Сейчас бы мне побольше денег, и можно было бы еще прилично подзаработать на фунте, — сказал мне свинообразный Бранденбург. Зола посыпалась на его галстук. Он этого даже не заметил. К его подбородку прилип кусочек красного повидла от завтрака.

— Но у тебя же много денег, — заметил я.

— Я человек бедный, — парировал он. Это был его конек. Он постоянно говорил о своей бедности, хотя, как мне было известно, получал восемнадцать тысяч марок в месяц. На что он тратил деньги, я так и не смог узнать.

— Кроме того, приличные люди так не делают, — добавил он, поковырявшись в зубах.

— Но фирма это делает.

— Ясно, — ответил он. И замолчал, недовольно разглядывая то, что выковырял из зубов, и вновь принялся жевать кончик сигары. Это длилось минуты две.

— Послушай, — сказал я, — ты просил меня прийти. По срочному делу, как ты сказал. Так что не спи. Может, для разнообразия сообщишь, в чем состоит это срочное дело?

Он стряхнул на пол то, что прилипло к его пальцу, поглядел на меня снизу вверх и сказал, не вынимая сигары изо рта:

— Герберт Хельман мертв.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Может, — возразил он.

— Но ведь он был совершенно здоров.

— Он и умер здоровым. Только очень быстро.

— Несчастный случай?

— Возможно, — промычал он. — А возможно, и нет.

— Густав, дружище, расскажи все по-человечески! Не беси меня! — Я полез за сигаретами.

— Может быть, самоубийство, — процедил он и бросил себе в пасть горсть кукурузных зерен. Несколько зерен тут же выпало, потому что говорил он, как всегда, с полным ртом. — Хорошо, если самоубийство. Самое лучшее. Нам не пришлось бы платить страховку.

— За что?

— Возмещение ущерба за «Лунный свет».

— Кто это — «Лунный свет»?

— Не кто, а что. Его яхта. Застрахована у нас.

— На какую сумму?

— Пятнадцать миллионов.

— Очень мило, — сказал я. — Прелестно.

— От пожара на борту, потопления в шторм, всевозможных разрушений, включая взрыв любого вида, нападения пиратов, наезда на рифы, столкновений, любой формы саботажа или чужой халатности. Только не от саморазрушения. Только не от того, что господин Хельман сам взорвет себя вместе с яхтой.

— Ага, — проронил я.

— Да, — подытожил он. — Не от этого. — Он высыпал новую порцию попкорна из пакетика в сложенную лодочкой ладонь. — Хочешь немного?

— Нет, спасибо. Значит, яхта разлетелась?

— На куски. Он был на ней. — Густав жевал и глотал. Потом опять принялся сосать сигару. — Там были и другие люди, когда яхта снялась с якоря в Каннах. Всего тринадцать персон. Семь человек экипажа, Хельман, две супружеские пары и кто-то еще. Этот «кто-то» возвращался с Корсики. Все случилось вчера около полуночи. Между Каннами и Корсикой. Взрыв. Я переговорил по телефону с инстанцией в Каннах, которая занимается такими делами. Был еще на работе, когда пришло сообщение через ДПА. Вчера был праздник Вознесения Христова. Хельман выбрал подходящий денек для своего вознесения к ангелам. Большое движение на небесной трассе.

На узле связи этажом ниже было два телеграфных аппарата: один — информационного агентства ДПА, другой — агентства «Юнайтед Пресс Интернэшнл». Наша фирма абонировала оба.

— Морская полиция в Каннах имеет очень длинное название. — Он заглянул в грязный клочок бумаги: — «Департамент морской полиции, отдел Средиземноморье, отделение Канны». Расположена в Старой гавани. Главная контора у них в Ницце. Но расследованием этого дела занимается отделение в Каннах. Ты ведь бегло говоришь по-французски, так?

— Так, — подтвердил я. Я бегло говорил также по-английски, итальянски и испански.

— А я во французском кое-как плаваю. Но все же уразумел: их босс — они называют его «шеф-администратор» — на стажировке в Америке. Его заместитель с целой свитой отправился к месту катастрофы. Его зовут Луи Лакросс. Потом я им еще раз звонил. Видимо, взрыв был мощнейший. Куски яхты отлетели на сотни метров. От людей осталось лишь несколько голов, ног, рук и пальцев. Рыбаки вытащили их из воды. Да-а-а. Вознесение Христово.

— Сдается, Хельман владел самым крупным частным банком ФРГ?

— Во всяком случае, одним из крупнейших. Этот человек наверняка стоил десятки миллионов. Возможно. А может, и нет.

— Что это значит?

— Свободный курс фунта, Роберт. Потому я с него и начал. Я и во Франкфурте кое-что услышал. В банковских кругах. То есть поручил послушать. Эти хитрюги-банкиры молчаливее любой грязной свиньи. Но одну вещь удалось-таки установить: последние несколько дней Хельман был в растрепанных чувствах. Бродил, как призрак, сказал один. На прошлой неделе, в среду, вдруг взял и полетел в Канны. Говорят, на нем лица не было. Наверняка стряслось что-то такое, от чего у него земля стала уходить из-под ног.