Фридрих Незнанский - Осужден и забыт

– И мебель? – спросил я, оглядывая великолепный резной буфет в стиле девятнадцатого века.

– Все, – подтвердила бухгалтерша.

– А дизайн кто делал? То есть кто узоры составлял, чертежи? – пояснил Турецкий, заметив, что новомодное словечко вызвало у бухгалтерши недоумение.

– Он все сам и делал, то по открыткам смотрел, как в каких музеях, потом он в Ленинграде, в Петродворце бывал, там присматривался.

Я покачал головой.

«Жил бы на Западе старик, прославился бы как второй Чиппендейл…»

Бухгалтерша проводила нас на кухню, разделенную на собственно кухню и столовую изумительной по красоте ажурной перегородкой. Пока я ее разглядывал, пытаясь разобраться в хитросплетении рисунка, Екатерина Федоровна включила электрический самовар, нарезала подаренную Турецким колбасу и поставила на стол преподнесенную им же бутылку водки.

«Вот менталитет русского человека, – думал я. – Иностранец, немец какой-нибудь или англичанин, он бы этого не понял. Американцы еще попроще, но Европа!.. Решили бы, что женщина выставляет на стол их же подарки от скупости, чтобы своего не потратить. А ведь она, наоборот, самое лучшее жертвует гостям. Она эту водку лучше бы для своей причины припрятала, но не может… И колбасу эту она бы с превеликим удовольствием сама употребила, такой колбасы и в Красноярске, наверное, не сыщешь, не то что тут. Вот она, зримая разница между ними и нами».

– Сейчас поужинаем, – сказала Екатерина Федоровна и, смущенно улыбаясь, добавила: – Может, вы снимете наш дом? Второй такой красоты по всей России небось не сыщешь. Показали бы в какой передаче.

Я испытал острое чувство стыда. Турецкий сделал вид, что не расслышал вопроса. Пришлось признаться, что частник наврал, а мы ни с какого ни с телевидения, а из столичной прокуратуры.

– Это просто шофер пошутил, – краснея, ответил я. – Вот Александр Борисович – помощник заместителя Генерального прокурора, а я – адвокат. В командировку сюда приехали.

Резонно решив, что хозяйка теперь может принять нас за мазуриков каких, я вытащил документы. Как ни странно, это признание только прибавило нам веса: провинциалы – люди основательные, и принадлежность к властным структурам ценится ими выше, чем к сомнительному шоу-бизнесу.

– Так вы прокурор из Москвы? – удивилась еще больше бухгалтерша, обращаясь к Турецкому. – Я думаю…

– Что вы думаете?

– Представительный, думаю, мужчина, не может быть, чтобы с телевидения.

После ужина она проводила нас в комнату за гостиной.

– Устраивайтесь здесь, на софе, а вы на кровати. – Турецкий явно больше приглянулся хозяйке, это ему она предложила кровать с толстенной периной и целой пирамидой подушек. – Белье вон в том шкафу, одеяла, подушки в ящике. Может, я вам постелю?

– Спасибо, мы сами, – скромно отказался Александр Борисович.

– Женатый, наверное, – улыбнулась Екатерина Федоровна. – И дети есть?

– Есть.

– Вот и мы эту комнату для внуков специально отвели. Как приедут все, как соберутся, так полон дом народу, а так я все одна да одна.

– А не боитесь одна в таком доме жить? – невольно вырвалось у меня.

Екатерина Федоровна пожала плечами:

– А что вы думаете? Боюсь. Как муж умер, дети меня к себе зовут. Дочка у меня в Нижнем Новгороде. Да, замуж вышла, за кооператора, – с материнской гордостью в голосе произнесла бухгалтерша. – А сын в Красноярске, своя фирма у него, продукты завозит. Тоже меня к себе забрать хотел, а мне этой красоты жалко.

Бухгалтерша обвела глазами комнату.

– Ведь всего с собой отсюда не заберешь, – прошептала она, вытирая глаза. – Вы посмотрите, какие полы, какие потолки, стены… Как их забрать? Стены ведь не заберешь.

Она оглядела комнату, смахнула невидимую пылинку со столика.

– Боюсь, конечно. Тут люди лихие… Ну ничего, у меня двустволка мужнина есть. Так что, если кто явится, живо кой-чего отстрелю.

И она, зардевшись, вышла.

Уже лежа в постели, выключив свет, я долго рассматривал узорное панно на стене возле кровати. Из различных оттенков деревянных дощечек на стене был выложен пейзаж: обрыв реки, сосны над обрывом, птицы в небе под облаками, олень выглядывает из чащи, и даже, если присмотреться, то видишь фигурки человечков – то ли лесовичков сказочных, то ли детей, – которые с лукошками присели возле елочки…

Трофимов неподвижно стоял в кабинете Лопатина, глядя на молодого начальника колонии. Сидя за столом, Лопатин листал подшивку из личного дела заключенного Трофимова, не глядя в его сторону, стараясь выдержать тяжелую паузу. Всей кожей он ощущал на себе тяжелый, немигающий, неподвижный взгляд вошедшего зека и наконец не выдержал. Захлопнув папку, он встал из-за стола.

– Ты писал?

Он сунул Трофимову в лицо смятую петицию от «общего собрания заключенных».

– Я, – спокойно признался Трофимов.

– Ну и что ты этим хотел сказать?

– Там все написано, – спокойным и даже словно усталым голосом ответил старый зек.

– Кто еще входит в это твое общее собрание? Назовешь по именам, вернешься к себе на кухню, нет – неделя карцера! Быстро, называй.

«Неделя, – медленно протекла по жилам страшная мысль, – сто шестьдесят восемь часов… Это смерть».

– Ну, не выпендривайся, Трофимов, ты же старый человек, – с неожиданной жалостью в голосе сказал присутствующий здесь же Саламов, глядя на сгорбленную фигуру в бесформенной черной телогрейке и ватных штанах. – Что тебе до всех этих отморозков? Это же ворье, убийцы, что у тебя с ними общего? Ты же сам не хочешь, чтобы колония взбунтовалась. Ты же просто писарь, а они тебя заставили. Ну?..

Трофимов вдруг подумал, что начальник его отряда ведет себя, как учитель, наводящими вопросами подсказывающий нерадивому ученику правильный ответ.

– Ладно, уведите, – махнул рукой нетерпеливый молодой Лопатин. – В карцере подумает, может, поймет, что к чему. Уведите!

Охранник подтолкнул Трофимова концом резиновой палки.

В это время на столе начальника загудел телефон внутренней связи.

– Да! – раздраженно крикнул в трубку Лопатин, и вдруг выражение его лица поменялось.

У Саламова упало сердце. Он представил, что это звонит кто-нибудь из контролеров, чтобы сообщить страшную новость: на зоне бунт, взяты заложники, захвачено оружие…

– Уже здесь?! – растерянно повторил Лопатин. – На КПП?.. С кем встретиться?! – воскликнул начальник колонии таким тоном, словно приехавший неизвестный выразил желание встретиться с далай-ламой или Наполеоном. – А он один? Что, с трактором? Каким еще трактором?

Прижимая трубку к уху, Лопатин повернулся и выглянул в окно. Саламов тоже вытянул шею, пытаясь увидеть, что там творится возле ворот лагеря, но за широкими плечами Лопатина ничего не разглядел.