Фридрих Незнанский - Осужден и забыт

– Ну что, Алексей Константинович, рассказывайте, как дело-то было.

Старик сглотнул, откашлялся в кулак и заплакал…

…Высоченная сосна резко накренилась и «соскочила». То есть тонкая перемычка, которая соединяла ствол с пнем, надломилась, и дерево повалилось совсем не в ту сторону, куда планировалось. Михайлов и моргнуть не успел, как зек в серой телогрейке повалился на снег, придавленный тяжелым стволом. Кинувшись к нему, Михайлов обнаружил, что помочь тут уже нечем. Дерево снесло зеку половину лица… Он заглушил стрекочущую бензопилу, но потом, подумав, запустил ее снова. И положил рядом, на снег.

План созрел моментально. Михайлов скинул свою телогрейку, снял со стремительно остывающего тела одежду… На кусочке ткани, пришитом с левой стороны телогрейки, химическим карандашом было выведено: «Трофимов». Для того чтобы переодеться, потребовалось от силы полторы минуты. Теперь под деревом лежал человек, на ватнике которого значилось: «Михайлов»…

– Эге-гей! – закричал Михайлов. – Сюда!

Первым к трупу подбежал лейтенант Кривомазов. Он глянул на ватник лежащего, потом на Михайлова и, конечно, все сразу понял. У зека сжалось сердце. На этот раз его жизнь оказалась в руках Кривомазова. Как поступит этот человек, от которого никто из зеков не то что добра, приличного слова не слышал – только окрики и матерщину?..

– Ну вот что, заключенный Трофимов, – сказал Кривомазов как ни в чем не бывало, – беги на заимку, скажи, была попытка побега.

И, вытащив из кобуры пистолет, не глядя два раза шмальнул в бездыханный труп. Так Алексей Михайлов стал Трофимовым.

Перед отъездом Турецкий отвел начальника лагеря Лопатина в сторонку и сказал:

– В общем так, за Трофимова отвечаете головой. Понятно?

Лопатин закивал. У него в мозгу до сих пор звенели грозные фамилии московского начальства, которые назвал Александр Борисович

– Если у него хоть волосок с головы упадет… Делайте что хотите, хоть в собственную постель вместо жены кладите, но берегите Трофимова как зеницу ока.

– Есть! – ответил Лопатин.

– Берегите его, Лопатин! – погрозил пальцем Турецкий.

– А что, Трофимов очень важный человек? – осмелился наконец спросить Лопатин.

Турецкий многозначительно кивнул.

– Чрезвычайно важный. Вы даже представить не можете, насколько важный.

Я вслед за Турецким сел в вездеход и захлопнул дверь.

А Лопатин еще долго стоял у ворот зоны, наблюдая за удаляющейся точкой на белом заснеженном поле. Ветерок нес с кухни аромат варящейся ухи…

Суд состоялся уже под самый Новый год. Москва, как никогда, хороша в это время. Ярко украшенные витрины магазинов, люди в приподнятом настроении тащат домой новогодние припасы и обернутые крафт-бумагой елки. Даже гаишники становятся добрее и как-то душевнее.

В зале суда тоже ощущалось предновогоднее настроение. Окна обрамляли серебристые гирлянды, двуглавый орел над головой судьи походил на елочную игрушку, симпатичная секретарша была похожа на Снегурочку. Ну а старый и седой Алексей Михайлов – на Деда Мороза. Только без бороды.

Меркулов внес протест в Президиум Верховного суда России. Суд отменил прежний приговор и направил дело на расследование судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда.

Президиум Верховного суда установил, что в действиях Михайлова отсутствует состав преступления, предусмотренного 64 статьей прежнего Уголовного кодекса РСФСР, и дело было прекращено ввиду отсутствия состава преступления.

Братья Михайловы, конечно, присутствовали на заседании суда. Было странно наблюдать, как после многолетней разлуки они встретились – отец и сыновья. Не было ни слез, ни поцелуев. Строгий, подтянутый Михайлов, с которого вмиг слетела зековская сутулая осанка, по очереди обнял сыновей, а потом сказал:

– Ну что, ребятки, какие планы на вечер? Я бы перекусил. «Арагви»-то еще не закрыли?

Было такое впечатление, что они расстались пару дней назад. Впрочем, наверное, иначе и не мог вести себя Алексей Михайлов – разведчик, зек со стажем, человек, прошедший огонь и воду. И не потерявший ни совести, ни чести.

Виновных в фальсификации дела, как это у нас часто бывает, не нашлось – с того памятного для Михайлова дня, когда его вызвали в Москву, произошло столько пертурбаций, что установить, кто именно был виноват в том, что Алексея Константиновича оклеветали, не представляется возможным. Хотя, мы-то знаем, что к чему…

Дока-Меркулов на всякий случай устроил встречу Михайлова с Теребиловым. Уж не знаю, о чем они говорили, но, по словам Меркулова, Алексей Константинович вышел из кабинета директора СВР веселый и радостный.

– Все в порядке, – сказал он, – мы заключили перемирие.

Думаю, Михайлов может много чего рассказать о главе СВР. Но до личных ли дрязг, когда ты после десятилетий неволи снова на свободе?

А Лену Бирюкову Меркулов взял на работу в следственную часть Генпрокуратуры. Он сказал, что нечего ценным кадрам пылиться в юрконсультациях.

Недавно я встретил ее в коридоре нашей юрконсультации. В руках у Лены была большая сумка. Видимо, она переносила свои вещи на новое место работы.

– Переезжаешь?

Лена кивнула.

Повисла неловкая пауза, которую нарушила Лена:

– Ну ты… будешь обо мне вспоминать? Хотя бы изредка?

Мне хотелось сказать ей, что я буду помнить ее всегда, до самой смерти, никогда ее не забуду… Но не сказал. И не потому, что это было бы ложью. Просто это могло бы послужить сигналом к новому витку нашего романа. И еще означало бы новые предложения женитьбы, новые раны…

– Я тебя не забуду… – произнес я, дотронувшись до ее мягкой щеки.

– Да… я тоже. Но мы будем встречаться, ведь правда? Ты же бываешь в прокуратуре?

Я кивнул. Ничего против я, конечно, не имею. У меня своя работа. Я – адвокат.