Марина Серова - Я больше не шучу

— Разве такое возможно? — искренне удивилась я. — Разве собаки понимают такие команды?

— Они много чего понимают, — проговорил Стольник, ощупывая карманы лежавшего.

— Кто это? — зябко поежившись, спросила подошедшая Лида.

— Не знаю, — ответил мент.

— Он зачем-то залез в комнату, где я спала, — сказала я. — У него был пистолет и вот этот самый нож.

Лида посмотрела мне в лицо.

— Странно получается: вы впервые в нашем доме, и в эту же ночь кто-то пытается вас убить!

Николай Иванович выпрямился:

— Пойду позвоню дежурному…

Через некоторое время приехала милицейская бригада, с которой в основном разбирался хозяин.

Тело увезли, а мне пришлось подписывать протокол, состоящий из двух страниц.

— Маху дал, — сокрушался Стольник. — Если бы живым взять, то могли бы узнать, чего он хотел…

В принципе и так ясно, чего от меня хотели, — укокошить. Ребята, видимо, поняли, что все-таки я не отступила, и приняли решение пришить меня и не наживать новые проблемы.

Однако организация у них неплохая. Сумели проследить мой путь аж до самого Красноармейска и выяснить, где именно я буду ночевать. Профессиональная работа, позавидуешь.

В эту ночь, конечно, никто уже не спал. Мы решили, что я отправляюсь на ферму Александры Ивановны, куда в ближайшее время прибудет сам Николай Иванович, чтобы прояснить обстановку. Вот такие были инструкции. Ничего определенного…

Я еле дождалась шести утра и решила, что пора отправляться в путь. Никто не возражал. Особенно Лида. Она все время как-то странно смотрела на меня, а встретившись взглядом, отводила глаза. Видимо, что-то хотела сказать, но молчала.

Я села в машину и включила двигатель, обратив внимание, что ветровой треугольничек приоткрыт.

Наверное, в спешке я забыла закрыть его.

Вскоре автомобиль был готов отправиться в путь, его дыхание стало ровным, как у спящего котенка.

— Пока! — кивнула я хозяевам и тронулась с места.

Ворота тут же закрылись за мной.

Вскоре я покинула пределы славного города Красноармейска. И в нем не обошлось без приключений, в которых, как обычно, я была главным действующим лицом.

Внезапно мое внимание привлек молодой светловолосый парень с дорожной синей сумкой через плечо, стоящий на обочине и машущий рукой, словно балерина, танцующая лебедя.

Я бросила задумчивый взгляд "на сиденье пассажира, размышляя над тем, взять или не взять с собой попутчика, и обнаружила на сиденье маленький смятый клочок бумаги. Я подобрала его и собралась было выбросить в окно, как вдруг обратила внимание, что свернут он как-то по-особому и не похож на обычный мусор из корзины.

Вопрос о попутчике отпал сам собой. Парень с сожалением проводил меня взглядом и повернулся в сторону потока, отчаянно жестикулируя.

Держа левой рукой руль, правой я развернула комочек, убедившись, что это и в самом деле записка, накарябанная второпях шариковой ручкой.

Содержание ее было таковым:

«Николай Стольник держит своего сына в психиатрической больнице Красноармейска».

Выходит, у Николая Стольника есть сын, которого он спрятал от людских глаз далеко-далеко?

Но зачем мне об этом сообщают? Мне чужие проблемы совсем ни к чему, своих хватает.

Я решила остановиться. Притормозив у обочины, я стала размышлять: к чему греха таить — я была заинтригована. Оказывается, у Николая Стольника есть еще один сын, причем от законной жены Лидии, и его сдали в дурдом. Почему?

Развернувшись, я покатила обратно к городу, проезжая мимо посадок золотистого барбариса. По дороге мне опять повстречался светловолосый парень с синей спортивной сумкой: он все еще маялся на обочине, так как никто не желал брать его с собой в попутчики. Он проводил меня недоуменным взглядом и с тоской взглянул на пустынный горизонт автострады.

Психиатрическая клиника находилась на самой окраине Красноармейска. Ее окружал бетонный забор, окрашенный в желтовато-бежевый цвет. Желтый цвет успокаивает… Когда-то я слышала, как одна бабулька говорила другой, что, мол, нам всем пора жить в желтых условиях — сидеть в желтых стенах, спать на желтых простынях, есть с желтой посуды, пока мы не свихнулись окончательно…

Я улыбнулась, вспомнив это.

Клинику я нашла давним, проверенным способом — при помощи языка, который, недаром говорят, и до Киева доведет, не то что до какой-то психушки.

Свой автомобиль я оставила на всякий случай под старым вязом в трехстах метрах от клиники. В большой деревне слово «квартал» имеет довольно расплывчатое значение — перед вами сплошная улица, которой нет конца.

Я принялась обозревать нужный мне антураж издали, прикидывая, стоит ли мне вообще совать нос в это заведение, само название которого навевало какую-то тревогу. Но ведь записка не случайно оказалась в моей машине! Кто-то считает, что это важно для меня!

Рядом с огромными воротами была проходная, через распахнутую дверь которой можно было увидеть турникет, окрашенный в серый цвет. Хоть что-то отличается по цвету от окружающей обстановки!

Просто так на территорию клиники не попадешь — вахтер тут же спросит: к кому и зачем. Психиатрическая клиника — это вам не детский сад, это дело серьезное. Тебя сто раз тщательно проверят, прежде чем пропустить. Если узнают, к кому я пришла, — наверняка дадут знать Николаю Стольнику, который держит под контролем весь город. Еще бы, какая-то девица нежданно-негаданно спешит повидать его сына.

Удивительно, но клиника совершенно не представляла собой вымерший город. Постоянно подъезжали автомобили, туда-сюда сновал одетый в белоснежные халаты медперсонал: рослые санитары, врачи, молоденькие медсестрички.

Я оглянулась на свой «Фольксваген», тосковавший далеко позади, — где-то там, в салоне, я оставила белый больничный халат и шапочку! Я молода и хороша собой и наверняка бы сошла за сестру милосердия!

Похоже, по делу Александры Ивановны Стольник мне так и придется мотаться по клиникам разных направлений. Сначала я изучала быт хирургических отделений, теперь придется поближе познакомиться с жизнью людей, которые, мягко говоря, немного не в себе.

Обычно в психушке существует два отделения: одно — для алкоголиков, другое — для психов.

Будучи еще курсантом разведшколы, мне приходилось бывать в окружном госпитале, в котором было свое психиатрическое отделение. Там как раз и были «алики» и «шурики». «Алик» на собственном жаргоне местных больных означало алкоголики, а «шурики» — шизофреники. Новенького обычно встречали вопросом: «Ты — „алик“ или „шурик“?»

Интересно, к какой категории относится Стольник-младший — к алкоголикам или шизофреникам?

И как я его узнаю, интересно? На кого он похож — на папочку или мамочку? Вряд ли меня возьмут под белы рученьки и, расшаркиваясь, отведут в ту самую палату, в которой томится упомянутый в странной записке человек.