Виктор Гавура - Час цветения папоротников

— Ничего… — неохотно ответил Сергей, громко вздохнув.

Он бы многое отдал за то, чтобы ее здесь не было, и не надо было бы вести этот пустой разговор. Из всех женщин, с которыми он был когда-то близок, она была ему самой чужой. Чужой и ненужной.

— А мне снился ты, — доверчиво прижалась к его плечу Вера. — Мне было так хорошо. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой.

Она надеялась, что ничего теперь не будет так, как было прежде, что все теперь пойдет по-другому. Робкая улыбка не сходила с ее лица, и глаза смотрели радостно и открыто. Ее щеки румянились утренней зарей, а белая, почти прозрачная кожа с лазоревыми разветвлениями вен казалась почти прозрачной, она выдавала, как тонка оболочка, что защищает ее от бушующего мира.

Эта неудача не оттолкнула, а напротив, сблизила их. Сергей время от времени встречался с Верой, и у него даже стало получаться, через раз… Но не было в его отношении к Вере чего-то такого, что должно было бы быть. Ему так и не удалось открыть перед ней просторы своей души. Между ним так и не появилась та ясность и простота дружбы, то доверие, что есть главным залогом любви.

А Вера, непритязательная в своей любви, считала, что у них все в порядке. Сергей стал для нее единственной звездой на ее нешироком небосводе. Такие как Вера, полюбив, всецело отдаются своему чувству, не подчиняясь ни рассудку, ни влиянию житейских обстоятельств, тем более, не принимая во внимание недостатки любимого человека. Терпение любящей женщины к любимому способно простираться, от полного всепрощения, до беспредельности.

Кроткая преданная душа, к ней никто не относился так, как он, с ним она научилась себя уважать. С ним она изведала упоительные минуты потрясающего наслаждения, впервые ощутив себя женщиной. Одно легкое прикосновение его руки вызывало в ней необычайное волнение. Когда он ее ласкал, она вся загоралась и трепетала пламенем на ветру, и боялась, и боролась с собой, чтобы не закричать: «Еще!..» В ее хрупком теле жили несметные сокровища, они переполняли ее, ей не хватало воздуха и она задыхалась! Но, как?.. Как их ему отдать? И, нужны ли они ему? Когда она, все еще трепеща от счастья и блаженства, пыталась удержать в объятиях самого родного человека, который доставил ей такое наслаждение, он вырывался из ее рук, уклоняясь от нежных поцелуев, которые становились для него физически невыносимыми.

Еще более скупо Сергей отвечал на теплоту, которую Вера от всего сердца щедро дарила ему, стремясь уверить его в несомненной его мужской состоятельности. Рядом с ними, третьей, как неотступная тень, неизменно присутствовала печаль. И порой Вере казалось, что пресными поцелуями и торопливыми телодвижениями Сергей старается поскорей отделаться от чего-то ненужного, докучного. Таким уж он был, из тех, кто даже любить начнет, да и оставит, поскольку ему все быстро надоедает и скучно становится.

Алексей не находил взаимопонимания со своей матерью.

Их встречи всегда заканчивались недовольством друг другом. Его мать, Зоя Владимировна, была скупа на ласку и несообщительна на чувства. Есть, так называемая, «английская болезнь» — неспособность к выражению чувств. Вряд ли ею страдают одни англичане. Проявления этой болезни у Зои Владимировны явно имели место. Впрочем, она от этого не страдала.

У Зои Владимировны были правильные, тонкие, даже несколько заостренные черты лица, холодные, с металлическим отливом синие глаза и гладкие черные волосы, которые она на затылке стягивала в тугой узел, отчего создавалось впечатление, будто ее сзади тянут за волосы. С лица ее не сходило недовольное выражение, словно она все время ожидает чего-то неприятного. Характером она была женщина энергичная, но нервной организации и очень переменчива в расположении духа.

В настоящее время Зоя Владимировна не работала и находилась на иждивении Алексея. Жила она, ничего не делая и от безделья всюду совала нос, все свое время посвящая тому, что отравляла жизнь соседям мелкими придирками, крупными сварами и грандиозными по локальным потрясениям скандалами. После того как Алексей взял в своем банке кредит и приобрел квартиру, он старался пореже у нее бывать. Но в этот раз Зоя Владимировна вызвала его сама и он, как примерный сын, сразу приехал. Встретив Алексея в передней и весьма сдержанно кивнув ему в ответ на приветствие, Зоя Владимировна церемонным жестом указала ему на настежь открытую дверь в гостиную.

В просторной гостиной, где блестел вылощенный паркет, посредине стоял прямоугольный полированный стол под красное дерево. Вокруг него были расставлены простые венские стулья с изогнутыми спинками, навевавшие тоску. Единственным украшением гостиной были выбеленные известью стены. Эта большая гулкая комната со столом и черными стульями вокруг него, с детства производила на Алексея удручающее впечатление. Входя сюда ребенком, он испытывал отчуждение и страх не только перед своей матерью, но и перед обитавшими здесь вещами.

В детстве ему казалось, что днем этот стол и стулья постоянно настороже, подслушивают и подглядывают за тем, что здесь происходит. По ночам они оживают и судачат о том, что подсмотрели и услышали днем. Их сплетни и пересуды всегда заканчиваются одним и тем же: они начинают сердиться, ворчать и шпынять друг друга. Они беспрестанно враждуют промеж собой и доходят до потасовок. Исчерпав все аргументы, стол своими длинными ногами начинает пинать стулья, а те, сцепляются между собой и со столом. Его мать властвует над ними, она в тайном сговоре с ними против него, и любит она только их. Даже теперь, входя сюда, Алексей не мог избавиться от чувства неловкости и стеснения, которые много раз испытывал здесь в детстве.

Когда Зоя Владимировна вызывала к себе сына для разговора, она усаживала его напротив себя на жесткий стул и прежде чем заговорить, всегда выдерживала долгую паузу. Этим затянувшимся молчанием она подчеркивала его подчинение себе и демонстрировала силу своей власти над ним. Сам же он, должен был сидеть молча, ожидая пока она заговорит, и отвечать на ее вопросы кратко, не пускаясь в рассуждения. Алексей сел и стал терпеливо ждать, когда его мать прервет молчание, припоминая, как в детстве, опасаясь гневных окриков матери, боялся даже пошевелиться при этой процедуре.

Зоя Владимировна молча, глядела на сына, а Алексей покорно смотрел на нее. Лицо матери застыло знакомой Алексею с детства маской стоически переживаемого оскорбления. Это выражение лица Зоя Владимировна приобрела еще в детстве. И теперь, будучи уже в преклонном возрасте, ее лицо сохранило рассерженное выражение решительной готовности к очередной схватке с давно уж почившей матерью. Ее покойная мать была строга и взыскательна до жестокости.