Виктор Гавура - Час цветения папоротников

— Ты уже не мальчик, тебе пора повзрослеть. Через два месяца тебе будет тридцать три года. Не пора ли тебе взяться за ум? — убедившись, что достаточно его вышколила, строго спросила Зоя Владимировна. В ее голосе всегда звучала укоризна, как будто ее все постоянно обижают.

В комнате повисла напряженная тишина. С застывшей гримасой воинственного противоборства, Зоя Владимировна упорно ждала ответа. Она сидела напротив сына, молча, не шелохнувшись, и со стороны производила впечатление неприступной скалы. Под Алексеем скрипнул стул, от неожиданности он вздрогнул. Зоя Владимировна неодобрительно шумно втянула воздух носом.

Подобные разговоры с матерью, сидя перед ней на жестком стуле и подавлением его холодным огнем немигающих глаз, Алексей называл про себя «допыт» [4] Допрос (укр.). . Страхи детского возраста преследуют некоторых всю жизнь. В кошмарных снах Алексею не раз снилось, как мать, усадив его перед собой на черный стул, хлещет его по щекам. И он, сильный решительный мужчина, просыпался среди ночи в слезах, как ребенок. Это была его позорная тайна: взрослые не плачут, это им не к лицу.

— А, как за него браться? — с невинной шутливостью спросил Алексей.

Матери так и не удалось вытравить из него его мальчишескую веселость. «Хорошо хоть сегодня она не начала жаловаться на соседей и на свою жизнь», — с облегчением подумал Алексей. Это был ее хлеб с маслом.

— Тебе пора жениться, — категорически ответила Зоя Владимировна, всем своим видом пресекая шутливый тон сына. Ее лицо при этом выражало неизменную для нее озабоченную сердитость.

— На ком?.. — бросило в жар Алексея.

— На Илоне, дочери Агнессы Степановны, ты ее знаешь. Я на днях встретила ее у нас на Виноградаре в супермаркете «Сільпо». Румянец на всю щеку, красивая, как я не знаю что. А какие у нее шикарные волосы, густые, прямо, как парик. Совсем не представляю ее лысой. Я приглашу Агнессу Степановну и Илону на твой день рождения, и ты с ней объяснишься. Она будет тебе хорошей женой.

Со свойственным ей стахановским энтузиазмом, на одном дыхании изложила свой проект Зоя Владимировна, и стала ждать ответ. Она сидела с прямой спиной и донельзя сжатыми губами, с немым укором глядя на сына. Синее пламя воодушевления светилось в ее глазах, цветом оно напоминало огонь газовой конфорки. Робко взглянув на мать, Алексей не желая того отметил, что у нее непропорционально длинные, плотно сжатые губы, и если глядеть на нее в профиль, то кажется, будто она на что-то дует.

‒ Понял ты меня или нет, или ты молчишь от дурости?! ‒ теряя терпение, задала сразу три вопроса Зоя Владимировна.

— Да… То есть, нет! ‒ растерялся Алексей. ‒ Мама, но ведь она круглая дурра, — возразил он, содрогаясь от такой перспективы.

— Ничего не круглая, а такая, как все. Уж если я говорю что-нибудь, то знаю, о чем говорю. Много ты понимаешь! ‒ Зоя Владимировна возмущенно шмыгнула носом. ‒ И прекращай прикидываться слишком умным. Это тебе не идет, я тебе об этом сто раз говорила. Кому-то другому это может и идет, а тебе не идет. Ну, вот ни на сколечко не идет! — порывисто показав ему большим пальцем ноготь на своем мизинце, раздражаясь, все громче заговорила Зоя Владимировна.

— Но я не прикидываюсь. Мама, я такой и есть, — как можно мягче попытался снова возразить Алексей.

— И ты смеешь мне это говорить?! — оскорбленным голосом перебила его Зоя Владимировна. — Своей матери… — с чувством сказала она, много раз после этого сокрушенно покачав головой.

Для Зои Владимировны важны были не слова Алексея, а то, как он теперь на нее смотрел, выдерживая ее строгий, упорный взгляд, которым она, как и прежде, рассчитывала им управлять. Это ее смутило и насторожило.

— Дождалась! Вот я и дожила до того, чтобы услышать от тебя такие слова… Вот твоя благодарность за то, что я для тебя все свои силы надрывала. И ты еще будешь меня учить, какой ты есть! Я сама знаю, какой ты есть, ты размазня и тряпка! Вот уж, что правда, так правда! А я-то весь день радовалась… Так нет, ему надо все испортить!

От досады лицо у Зои Владимировны пошло пятнами. Скосив глаза, она посмотрела на кончик своего носа и стала придумывать, как бы побольнее его уязвить, чтобы отомстить ему за его тупое упрямство.

— Скажите, пожалуйста, какой умник нашелся! Знаю я вас, все у вас дураки, один ты умный. Даже смешно слушать, на все готов пойти лишь бы мне перечить! Нет, такого и во сне не увидишь! — Зоя Владимировна с негодованием громко вздохнула.

— И перестань на меня кричать! Ты мать свою не любишь, не жалеешь! ‒ кажется, из какого-то стиха позаимствовала Зоя Владимировна. ‒ Я не знаю, есть ли на свете еще такой сын, который бы осмелился так говорить со своей матерью, как ты разговариваешь со мной… — трагически приглушив голос, произнесла Зоя Владимировна с видом человека истерзанного несправедливостью.

— И все это я должна от тебя выслушивать, терпеть эти издевательства от родного сына, для которого я не щадила своей жизни! — схватившись одной рукой за сердце, а другую, театрально отведя в сторону, Зоя Владимировна приняла такую позу, что вот сейчас (если это будет нужно), она упадет в обморок.

Зоя Владимировна никогда не забывала о своих бесчисленных правах и преимуществах матери, которыми она не упускала случая пользоваться с чисто женской изобретательностью и упорством. Но сегодня она поняла, что Алексей сын не только своего мягкого по натуре, деликатного отца, но и ее, ‒ строптивой и властной Зои Владимировны. Она догадалась, что если он до сих пор беспрекословно ей подчинялся, то лишь потому, что не было серьезной причины поступать иначе. Когда же дело коснулось женитьбы, он постоит за себя.

— Я тебя в муках рожала! — осознав это, истерически вскрикнула Зоя Владимировна. — Я ночей недосыпала, когда ты болел корью…

Подавившись рыданиями, произнесла Зоя Владимировна с такою беспредельной глубиною чувств, что можно было подумать, будто ни один человек на земле до него никогда не болел этой ужасной болезнью. Как обычно, после малейшего возражения сына, Зоя Владимировна сама себя заводила и доводила до истерики. Они оба знали, что будет дальше. Зоя Владимировна хваталась за голову, потом, за сердце, пила валерьяновые капли, закатывала глаза и под конец своего спектакля падала в обморок.

Алексей сидел с потухшими глазами, и думал о женщине, которая была его матерью, о ее власти над ним и ее жестокости. Впервые в жизни он увидел свою мать в беспощадном свете истины, и его посетило горькое осознание поражения. Спустя некоторое время оно прошло, оставив в сердце саднящую боль потери. Все у него, казалось бы, есть, и перспективная работа, и достаток, но как кому-то объяснить, что у него нет и никогда не будет того, что ему так не хватает, ‒ ни цели в жизни, ни родного человека.