Стефани Оукс - Священная ложь [litres]

Пророк вдруг перестал улыбаться.

– О чем тебе плакать? – рявкнул он. – Тебя благословил сам Господь!

– Я плачу, потому что мне плохо! – проорала я в ответ. – Люди всегда из-за этого плачут, так ведь?

Пророк отшатнулся, словно я вновь его ударила. Еще никто и никогда не осмеливался говорить с ним в подобном тоне.

– Господь предупреждал меня, Минноу, о твоей подлой натуре, – сказал он. – Я был готов взять тебя в жены, потому что тебе нужна твердая рука, дабы направить на путь истинный. Однако Господь поведал, что тебе найдется достойная замена. Раз ты настолько… непригодна, твое место по праву займет Констанс.

Позади раздались изумленные вздохи и оханье – не я одна знала, что так нельзя. Это шло вопреки сути замужества, которую Господь определил нам много лет назад. Жен брали ради того, чтобы завести детей. Однако Констанс сама еще ребенок!

Я нашла в толпе ее лицо – маленькое и бледное, белая луна в океане ночных сорочек и черных сапог. Губы у нее сложились в идеальную розовую «О».

Когда-то давно Пророк учил нас, что голос Господа повсюду, достаточно лишь прислушаться. Когда мы молимся, то разговариваем с Ним своими мыслями. В ту минуту я впервые его услышала.

Однако Божий голос не принес мне утешения. Он прозвучал словно дикий вопль.

– Настала пора для наказания, – донеслись до меня слова Пророка. – Наказания, по праву заслуженного этой девушкой, поправшей все меры приличия.

Он жестом велел дьяконам отнести меня в дом.

Не успела я вздрогнуть, как те, кто стоял рядом, впились в мою плоть лапищами. Я уперлась ногами, поэтому меня сгребли под мышки и потащили волоком, больно сжимая в тисках. Я брыкалась. Царапалась. Пыталась разодрать им лица или пнуть между ног, не давая затащить меня в дом Пророка. Однако дьяконов было слишком много. Я обернулась и мельком увидела в толпе мать – по ее щекам катились тихие слезы.

Меня втащили в дом Пророка и захлопнули дверь. Я никогда не бывала внутри и при других обстоятельствах, несомненно, заинтересовалась бы необычными рифлеными тарелками и консервами в шкафу – явной контрабандой из города. Однако сейчас было не до того. В комнату набились мужчины в грубых шерстяных одеждах. Они хрипло дышали и будто стальными кольцами сжимали меня за локти и талию. В самом центре стоял Пророк.

В опущенной руке он держал топор; тот почти спрятался в черных складках одежды. Пророк поднял его, и я вздрогнула, но он протянул топор моему отцу.

– Думаю, это дело по тебе, Самуил.

Отец побелел и почти незаметно качнул подбородком, однако Пророк вопросительно склонил голову набок, и отец, замявшись, все-таки взял топор.

Пророк, не поднимая головы, окинул меня взглядом.

– Руки, – наконец он объявил.

Дьяконы с почерневшими глазами скопом накинулись на меня. Схватили за локти, повалили на пол. Приложили о деревянные половицы с такой силой, что я стукнулась затылком. Меня держали все. За ноги, за шею. Кто-то стискивал ладони. Я вдруг вспомнила, что прежде за руки меня брал только Джуд – совсем по-другому. Нежнее, мягче… К горлу подкатила тошнота – меня держали те же самые мясистые лапы, которые убили Берти, которые зверски наказали не одну уже девушку.

Отец стоял надо мной, роняя слезы в бороду. Впервые за долгое время у него наконец появился выбор. Впервые за дюжину лет. Отец в буквальном смысле слова держал его в руках. Мог отрубить своему первенцу кисти – или уронить топор на землю и забрать всех нас отсюда, спасти от этого безумия.

Я глядела прямо на отца, и на мгновение в его глазах блеснул свет. Неужели одного взгляда из-под завала мужских тел, придавивших меня к полу, хватит, чтобы пробить броню, которую он воздвиг вокруг своего сердца?

Пророк тоже заметил, как дрогнул отец, и крепко сдавил ему плечо.

– ДАВАЙ! – взревел он. – ДАВАЙ! НУ ЖЕ! РУБИ!

Отец занес топор над головой. Замешкался на секунду, шумно выдохнул сквозь растрескавшиеся губы. Крепко закрыл глаза и обрушил лезвие на мои запястья.

Трудно понять, что было хуже всего. То, как струнами зазвенели в момент удара кости? Или невыносимая боль? Нет, наверное, хуже всего было сознавать, что топор не перерубил кость с первого удара, поэтому он опускался снова и снова, весь забрызганный кровью, а на лице отца проступала безумная гримаса, как у мальчишки, которому приходится стрелять во взбесившуюся собаку, а та никак не желает сдохнуть.

Был один жуткий, невыразимый момент, когда боль вдруг пропала. Отступила под натиском паники. А потом случилось это. Что-то лопнуло. Кровь фонтанами хлынула из запястий. Перед глазами вспыхнули все звезды Вселенной, я разинула рот и одним долгим, нескончаемым вдохом потянула в себя воздух. Позже я узнала, что эта последняя, самая мощная вспышка боли случилась в момент, когда под ударом топора лопнули нервы, тонкий пучок которых бледной лапшой тянулся в каждой руке. В глазах побелело. Наверное, я заорала.

Когда все кончилось, дьяконы встали и отступили к стенам. Я подняла руки и впервые увидела свои обрубки, выплескивающие кровь с каждым ударом сердца, почти черные и блестящие, будто лакированные. Возникло такое чувство, словно мне чего-то не хватает, чего-то жизненно важного, необходимого, предопределенного самой природой. Чего-то, что у меня отобрать просто не могли.

Все эти долгие минуты я слышала один лишь звук – бесконечный свист, шелест крови в барабанных перепонках; крови, толчками льющейся из моего тела и стекающей на шершавые деревянные полы.

Дьяконы торопливо отводили глаза от багровых луж, но Пророк, будто зачарованный, застыл на месте. Затем шагнул вперед, не замечая, что кровь брызжет ему на мантию, и присел рядом со мной на корточки.

– Ты будешь моей женой, – шепнул он. – Ты будешь моей женой.

Я перекатилась на бок подальше от него, глядя, как трясутся обрубки и лентой хлещет кровь. Одна из жен Пророка выступила из тени и набросила мне на культи тряпку, крепко замотав ее при помощи палки. Это остановило кровь, хотя я к тому времени потеряла уже целое ведро.

В следующую секунду я отключилась. Успев перед этим их увидеть. Увидеть свои руки. Разжатые кулаки, улитками валявшиеся в красной луже.

Во время рассказа я стараюсь не глядеть на культи. Вместо этого внимательно наблюдаю за доктором Уилсоном. Своей историей я обязана вызвать хоть капельку сочувствия, хоть одну хмурую морщинку у него на лбу. Это мое тайное оружие, припасенное на особый случай – чтобы огорошить человека до потери сознания. Однако доктор Уилсон совершенно невозмутим. Он не кривится от отвращения. А последние несколько минут и вовсе катает кончик шариковой ручки по блокноту, обводя красную линию поперед страницы.