Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Что бы ни случилось, я никогда не вернусь в наш дом в Бриджтоне. Но я надеюсь, что у меня будет возможность попрощаться с друзьями и Эйденом. Сказать ему… что с ним я была счастлива.

Обхватив себя руками, я крепко сжимаю их, стараюсь отогнать нарастающую боль в груди и только в этот момент замечаю, что различаю контуры деревьев в красновато-золотом свете.

Солнце восходит.

В такую рань машин на дороге практически нет, так что мы оказываемся единственными посетителями заправки. Я повязываю на талию худи Малькольма, чтобы прикрыть бедро, и прошу у работника заправки ключ от уборной. Он настороженно смотрит на меня, и я чувствую на себе его взгляд, когда возвращаюсь к ожидающему неподалеку Малькольму. Вдвоем мы заворачиваем за угол и протискиваемся в уборную.

Для туалета на заправке это помещение… не самое худшее, что я видела, но мне все-таки приходится дышать через рот. Тут есть унитаз, маленькая раковина и гнутый лист блестящего металла, который должен выполнять функцию зеркала.

Стоя спиной друг к другу, мы принимаемся избавляться от грязной и окровавленной одежды. Я шиплю от боли, стягивая джинсы с пораненного бедра. Хорошо, что я увидела торс Малькольма накануне ночью; это позволяет мне смотреть на собственные ушибы и ссадины с некоторой отстраненностью. Порез на бедре выглядит не слишком хорошо. В идеальной ситуации мне наложили бы швы; вместо этого я промываю порез как можно лучше, стягиваю его края пластырем, а затем заматываю рану бинтом и осторожно надеваю новые джинсы.

Старую рубашку я пока не снимаю: сначала нужно покрасить волосы. Повернувшись, чтобы взять упаковку краски, я замечаю, что Малькольм все еще пытается выбраться из своей футболки, медленно дыша через нос.

Так ничего не выйдет. Лучше всего ее срезать. Взяв ножницы, я разрезаю его футболку прямо по спине, а затем снимаю ее.

– Выглядит уже немного получше, – говорю я. В этом случае «лучше» означает, что следы на его теле стали желтыми и зеленоватыми, а синие и красные пятна уменьшились. И он стоит более прямо, больше не перенося вес на левую ногу. Если я задумаюсь о том, как он выглядел в первый день, мне станет дурно.

– Ага, – он протягивает руку за мокрым полотенцем. – Не спите в багажнике. Пять из пяти врачей поддерживают эту рекомендацию.

Я делаю вид, будто ищу что-то в его вещах, пока он смывает пот, грязь и засохшую кровь, приставшую к коже. Снова повернувшись к нему, я замечаю, что его явно раздражает необходимость воспользоваться моей помощью. Я беру новую футболку у него из рук, сминаю ее вокруг воротника и держу так, чтобы он мог просунуть голову. Мне приходится подняться на цыпочки, потому что боль в поврежденных ребрах не дает ему присесть. Думаю, он пытается посмотреть на меня сердито, но выходит не слишком убедительно.

Прежде чем помочь ему разобраться с рукавами, я снова осматриваю его ребра. Понятия не имею, как по виду отличить трещину в ребре от перелома, за исключением того факта, что тут не видно никаких явных повреждений. Я осторожно провожу пальцами по его покрытому синяками и ссадинами боку.

Он отшатывается.

– Что ты делаешь?

– Пытаюсь понять, не сломано ли что-нибудь.

– С каких пор ты стала врачом?

Я опускаю руки.

– Ни с каких, но если что-то сломано, то тебе, вероятно, нужно в больницу.

– А где было твое беспокойство, когда ты заставила меня сесть за руль?

– Ждало удобной возможности. И вот она. Теперь повернись боком.

Он смотрит на меня сверху вниз по меньшей мере десять секунд, но затем подчиняется. Я провожу пальцами по каждому ребру, стараясь быть как можно осторожнее. Кожа у него горячая, и я совсем не привыкла касаться голой грудной клетки парня. Даже с Эйденом мы лишь целовались несколько раз.

Осознание этого заставляет меня отдернуть руку. Щеки заливает краска.

После этого я быстро заканчиваю осматривать Малькольма. Кажется, все в порядке, насколько я могу разобраться. Думаю, самое главное подтверждение этого – то, что Малькольм не отшатывается от боли, хотя несколько раз вздрагивает.

– Что? Я щекотки боюсь. Теперь, если ты закончила меня лапать… – Он дергает за край футболки, висящей у него на шее.

Когда мы разбираемся с ней, я наконец кидаю ему джинсы.

– Со своими штанами сам возись.

Это заставляет его улыбнуться.

Предоставив ему возможность одеваться дальше, я снова берусь за ножницы и смотрю на свое искривленное отражение в металлическом листе, висящем над раковиной.

Затем я наклоняюсь и достаю из рюкзака фото с мамой. На нем мои длинные темно-рыжие волосы лежат свободно, с пробором посередине, и немножко закручиваются из-за того, что накануне я спала, не распустив косы. Теперь мне нужно, чтобы моя прическа выглядела совсем иначе.

Подняв ножницы, я беру прядь с противоположной стороны и крепко сжимаю ее двумя пальцами. Раньше я видела свои волосы только такими – длинными, прямыми, красновато-коричневыми.

Глубоко вдохнув, я отрезаю по меньшей мере сантиметров двадцать.

Меня удивляет, что это не больно. Мне почему-то казалось, что без боли тут не обойтись. Осознав это, я набираюсь смелости и отрезаю еще одну прядь, а затем следующую, продвигаясь по кругу аккуратно, насколько это возможно. Я стараюсь не смотреть на кучку волос, растущую у моих ног по мере того, как прядь за прядью падает на пол. Я не спешу, потому что не хочу выглядеть так, будто обрезала волосы в приступе внезапной бессмысленной паники, даже если это близко к истине. Наконец я зачесываю волосы вперед, так, чтобы они падали на лицо, и обрезаю их точно на уровне глаз. Металлическое щелканье ножниц словно отдается в зубах. Мне остается лишь наблюдать, как все новые пряди падают вниз.

Малькольм забирает у меня ножницы и встает позади, чтобы подровнять мне волосы на затылке. Наши взгляды встречаются в зеркале, и я отчетливо ощущаю, как близко друг к другу мы стоим. Даже закрыв глаза, я смогла бы ощутить жар, исходящий от его тела. Вздрогнув, я беру упаковку темно-коричневой краски, которую я купила.

Раньше я никогда не красила волосы – разве что декоративной краской на Хеллоуин. Трижды перечитав инструкцию, я надеваю полиэтиленовые перчатки и замешиваю краску. Затем я закрываю глаза, подношу пузырек с краской к моим волосам и сжимаю его.

Запах похож на нечто среднее между тухлыми яйцами и тухлыми яйцами, которые скрестили с содержимым мусорки, дошедшей за лето до нужной кондиции. Порез на лбу, который заходит за линию волос, горит, будто я лью на него кислоту, но я стискиваю зубы и продолжаю. Цвет получается намного темнее, чем образец на коробке – почти черный. Если бы я красила волосы для красоты, а не для маскировки, я бы расстроилась.