Сергей Аникин - Могильный улей

Я очнулся в горячем поту. На лбу, щеках и подбородке чувствовался жемчужные гусеницы потных шариков. Я чувствовал, как живот, спина, плечи, подмышки пропитались потом. Широко открыв рот, я жадно ловил воздух. Первая мысль, которая мелькнула в голове: я жив! Резкий ртутный свет резал глаза. Я не понял, где я. Как сюда попал? Последующие два вопроса моментально промелькнули в моем мозгу. Я моргнул глазами, потому что невозможно было расценивать обстановку, в которой я очутился. Свет так ярко светил, что мне казалось, что к моим зрачкам поднесли паяльную лампу и вот-вот собираются выжигать мои уставшие зрачки. Проморгав глазами, я вроде остепенился и хотел руками протереть глазные яблоки, но как только я дернул руки, мне это не удалось. Я еще раз дернул, но и во второй раз мои попытки были равны нулю. Затем я приподнял голову и посмотрел вверх. Мои руки были пристегнуты наручниками. К огромному заржавевшему чугунному, во всю стену змеевику. Змеевик в свою очередь был ввинчен в бетонную стену на огромные болты.

— Ну давай! Отрывайся! — закричал я.

Схватив обеими руками горячий изгибистый змеевик, я начал дергать его на себя — это равносильно тому, что перегрызть зубами кусок стального листа. Ладони начали нагреваться, и я отпустил змеевик. Затем я опустил голову вниз, и меня чуть не ударил инфаркт: я сидел в инвалидном кресле, кресло стояло на бетонном полу. Правая моя нога была полностью перебинтована, а левой голени не было, она была ампутирована, и ляжка до коленной чашечки была так же тщательно забинтована бинтом. Я посмотрел направо и увидал там огромные бетонные стены, вдоль стены тянулись трубы, на левой стене, где был прикован я, тянулась одна труба, и рядом в двух метрах от меня была куча хлама: несколько грядных эмалированных ведер, около пяти разломанных досок, пять пакетов из-под мусора, два черенка от лопаты, застывшие куски бетона, небольшая кучка мокрого песка и одна бутылка из-под вина. Бетонный потолок подпирали монолитно-армированные сваи, они располагались по периметру, и под потолком я увидал торчащий кусок арматуры у каждой из них. Люстра была самодельной из дерева, и она состояла из пяти ярких лампочек (каждая лампочка была, наверно, на сто ватт), и, самое главное, я увидел перед собой распятое тело Фехтовальского Виктора Константиновича. Его руки были закованы в кандалы и подняты вверх. От кандалов шли огромные цепи, и замыкались цепи на дужках на потолке. Ноги были также растопырены в разные стороны. Он стоял на холодном бетонном полу, и к щиколоткам были пристегнуты кандалы, от ножных кандалов цепь уходила под бетонный пол. Увидев все это, мой мозг на несколько минут атрофировался.

— Володя, что здесь приходит? — хрипящим голосом спросил он.

Я очнулся от транса, в котором был, и взглянул на него.

— Муравьева мстит за свою дочь, — ответил я.

Он дернул руки на себя, цепь начала звенеть, он состроил гримасу гнева и хотел совать цепь, но это было бесполезно.

— Да я, — закричал он, — сотру ее в порошок! Посажу пожизненно, где она?

Он срывался на крик, а я опустил голову и уже, можно сказать смирился с тем, что я стал овощем.

— Почему она все это творит? — продолжал он, но уже сбавив тон.

— Потому что вы вынесли неправильный вердикт, и я оказался на свободе, а она хотела, чтобы я гнил в какой-нибудь дыре, — резко ответил я.

В этот момент дверь стальная заскрипела. Петли, наверно, не смазывались лет сто, мои уши дрогнули от этого скрипа. Затем дверь закрылась, и по ступенькам начала идти она. На каждой ступеньке она шаркала ногами. Мне казалась, что она что-то несет тяжелое. И вот появилась она в черном кожаном плаще, ее лица видно не было, лицо закрывал капюшон, в ее правой руке была бензопила. Она прошла и остановилась в центре.

— Так, заканчивай свои игры и отпусти меня! — резкий голос подал Виктор.

— Нет! — грубо ответила она. — Я покараю вас за смерть моей дочери.

— Слышь, ты, чертова тварь! — закричал Виктор. — А ну, живо снимай кандалы и наручники, или я сгною тебя, гнида!

Он закричал так, что я чуть не оглох, но она стояла как вкопанная и смотрела на меня.

— Муравьева, — обратился я к ней, — если ты убьешь прокурора, тебя посадят на всю оставшуюся жизнь.

— Мне плевать, — неожиданно подала голос она.

— Отпусти нас, ненормальная дура! — снова закричал Виктор.

— Закрой свою пасть, законный пасынок! — Я не ожидал, она повернулась к нему лицом и огрызнулась.

Он смотрел в ее глаза, в нем кипела злость и агрессия, он хотел перегрызть ей глотку, как волк овце. Затем она отошла назад, положив пилу на пол, она прижала ручку стопой правой ноги и начала правой рукой дергать за трос. Пила ревела, издавая глухой храп. Затем она дернула сильнее, и пила зарычала, издавая режущий уши рев. Она нажала на рычаг, и цепь начала вращаться.

— Стой, остановись, убей меня вместо него! — закричал я во все горло и почувствовал, как гланды воспалились.

— Нет, ты идешь напоследок, — ответила она.

— Нет, убей меня сейчас! — продолжал настаивать я. — Я уже почти овощ!

Я выкрикнул так, что не слышал своих ушей. Мои бедные ушные перепонки заложило. Она ничего не ответила, а прислонила пилу к его правой подмышке и нажала на рычаг.

— А-а-ай! — кричал Виктор, но я ничего не слышал.

Не прошло и пяти секунд, как его рука, оторванная, болталась на цепи. А из плеча мощным фонтаном рванула кровь. Пол, стены и потолок были обрызганы кровью. Его глаза начали вылезать из орбит, тело затрясло в лихорадочном трансе. Она обошла и подошла к нему спереди, потом она подставила бензопилу к его горлу и надавила на рычажок. Мощная, острая цепь начала пропиливать горло, и мгновенно добралась до кадыка. В этот момент глядя на него, я уже понял, что он был мертв, а эта сумасшедшая все давила и давила на работающую пилу. И вдруг его голова слетела с плеч. Она была похожа на баскетбольный мяч. Затем она подошла ко мне и, развернув бензопилу, ударила меня корпусом пилы по затылку. Последнее, что я помню, это был черный туман в моих глазах, и я потерял сознание.

— Уму-уму…

Я слышал, кто-то мычал. Затем вдруг тишина, после я услышал шарканье ног по полу. Я не шучу, это было именно шарканье. Затем какие-то удары, как будто что привстало и упало. Наконец я открыл глаза, проснувшись. Я скорее дремал, а не спал. Как только я поднял голову, то разглядеть нечего не смог. Во-первых, давящий яркий свет уничтожал мои глаза, а во-вторых, картинка плыла. Ощущение было такое, как будто меня опустили пьяного в стельку в шлюпку и пустили плыть по волнам во время шторма. Моргнув глазами, я начал привыкать в яркой атмосфере дневного, мне казалось, света, царившего в этом подвале. Моя голова ныть не переставала, боль внутри моего черепа нарастала и нарастала, и мне казалось, что она превратится в давящий груз. Я чувствовал с каждым ударом пульса, как раскаленное острие пронзает голову. Глаза мои слезились, так обычно слезятся зрачки бульдога. И вдруг я почувствовал, как в мою голову полетели выпущенные из лука огненные стрелы.