Сергей Аникин - Могильный улей

Мой нос был заложен, обе ноздри как будто были забиты засохшим воском. Я приоткрыл рот и начал дышать — хватая спертый воздух, царивший в подвале. В моих висках начала вращаться, разрывая серое вещество, электрическая дрель. Шум превращался в моем мозговом особняке в разъяренные взрывы отбойных молотков. Боль как будто разрывала мой череп на две половинки. Мне показалось, что он треснул, как упавший из рук арбуз.

— Уму-уму!..

Снова этот звук, который раздражал меня еще больше. Затем стук дерева об бетон.

Я поднял глаза. Они до сих пор рябили, и картинка была уже более ясной, но все равно рябила. Затем я моргнул глазами еще несколько раз и снова открыл их. Я увидел перед собой абсолютно чистые стены, пол и потолок, мне подумалось, что с прошлого раза Татьяна все вымыла тщательно и с порошком. Но что меня больше всего поразило, это то, что напротив меня сидел на стуле связанный судья — Бочкарев Иван Константинович. Он сидел на вырезанном из красного дерева стуле, его тело было привязано к стулу канатом, а также ноги были привязаны к ножкам стула. Так вот, значит, кто стучал и мычал.

— Уму-уму!.. — он снова замычал, пытаясь мне что-то сказать.

А затем он принялся, облокачиваясь спинкой, приподнимая стул и снова опуская, его стучать ножками стула об бетонный пол. Я хотел ему помочь, но от меня толку — как от козла молока. Я процентов на восемьдесят был инвалидом.

Вдруг я услышал ее шаги. Они были короткими и шаркающими — короткие шаги приближающейся смерти. На самом деле я уже начал бояться не только Татьяну Муравьеву, но и ее шагов. Они были страшными уже для моего сознания. Спустя пять минут появилась она. Черный плащ так и свисал до ее голени, но капюшона на голове не было. Она взглянула на меня и просверлила мой взгляд. Я увел взгляд влево и увидал, что у нее в левой руке небольшой красный баллон с надписью «Пропан».

От краника баллона шел тонкий резиновый шланг, а на другом конце шланга была из нержавеющей стали горелка. Горелка представляла собой нержавеющую трубку, рычаг под трубкой, и у самого конца увеличивался диаметр трубки. В самом конце она была величиной с мужской кулак.

— Остановись! — закричал я.

Она меня проигнорировала. Она просто поставила баллон, затем растянула шланг, а после положила горелку около стула судьи.

— Именем господа! — встав на колени, она начала, ну, на мой взгляд, нести бред. — Свершается смертная казнь!

В этот момент я увидал, как у судьи поплыли глаза. С его лба не пошел, а поплыл пот, по щекам, подбородку. Его ноздри раздувались и набухали, как резиновая лодка, наполненная воздухом.

— Приговор обжалованию и обсуждению не подлежит! — Здесь Татьяна закончила речь.

После она открыла краник, и я услыхал как из баллона начал шипеть, как муха, газ. Мой нос почувствовал этот запах. Я немного поморщился. От едкого запаха.

— Зажарь меня, не трогай его, он ни в чем не виноват! — закричал я.

— Вы все виноваты в смерти моей дочери, — окрысилась она.

Затем она направила конец горелки на глаз судьи, а ко мне повернулась спиной. Достала из кармана зажигалку и чиркнула ее. Произошла золотистая искра. Горелка вспыхнула — голубовато-желтый язык пламени начал танцевать около лица судьи. В этот момент я изучал его глаза: его правый глаз был темно-зеленый — цвет океана в облачный майский день. Левый тоже темно-зеленый, но белок покрылся кровяными прожилками, а зрачок казался мне меньше правого, его веко сильно повисло. Он дышал открытым ртом. И воздух обжигал его легкие, как раскаленный свинец. Затем она приступила к, как она называла, «казни». Она направила огненный язык в его правый глаз и надавила на рычажок. Огненный язык мгновенно превратился в огненный резак. Пламя выпрямилось.

— А-ай! — закричал он. Пламя прожгло скотч. И крик вырвался из его рта.

Затем ресницы, бровь и зрачок тонули в мощной огненной бездне. Судью начало трясти от острой невыносимой боли. Я не мог на это смотреть, но и сделать ничего не мог, я был как четырехлетней ребенок. Тут я решился: нужно действовать. Я схватил обеими руками змеевик, встал на здоровую ногу и начал дергать его вперед.

— Я убью тебя, сумасшедшая! — закричал я.

Хотя огненная батарея обжигала мои ладони, как будто на мои ладони плеснули кипятка, но я рвал на себя этот змеевик, будь он неладен. Но все было так, как будто я хотел сдвинуть с места вручную четырехпалубный теплоход. Я вспотел и от бессилия сел в инвалидное кресло. Судья больше не орал, хотя она перевела горелку на его второй глаз и также палила его ресницы, бровь и зрачок. Спустя пять минут голова судьи вспыхнула, как факел. Это зрелище как вспомнишь, так вздрогнешь. Его кожа скукожилась, и по лбу, щекам, подбородку и шее начали вздуваться ожоговые пузыри. От волос остался пепел, уши его были охвачены огнем и трещали. Огонь перекинулся на шею. Затем за его креслом она взяла в руки огнетушитель и, дернув за кольцо облила его обгоревшую почти дотла голову мылом. Затем она приблизилась ко мне.

— Твой час скоро настанет, — произнесла она с издевкой и по голове мне вмазала огнетушителем. Я опустил голову, глаза автоматически закрылись, я был без сознания.

— Помогите!

Этот плачущий женский голос послышался мне, или я спал.

— Спасите! — снова на истерической ноте прозвучало в моих ушах.

Я сначала думал, что это сон или иллюзия моего воображения, но затем я решил прислушаться еще раз. Потом лишь могильная тишина и больше ничего.

— Тук-тук!

Снова звук, этот звук напоминал мне удар молотком по дереву. Я решил снова прислушаться, но увы, снова гробовая могила.

— Тук-тук! Тук-тук! Выпустите меня, скоты! Гады! Сволочи! — Это я уже слышал, пробудившись от дремоты.

Крик напоминал мне женское первое сопрано. Но он был переломлен, и, скорее всего, все было с хрипотой и на истерической ноте. Наконец-то я открыл глаза. В этот раз я уже не жмурил их, потому что они быстро привыкли к яркому ртутному свету. Мои руки так и болтались, как два гнилых каната. Взглянув вперед, я увидал огромный, покрытый лаком, с хромированными ручками гроб. Он стоял напротив меня, и в нем, судя по голосу, была женщина.

— Кто вы? Как вас зовут? — я решил познакомиться, задав сразу два вопроса.

— Что? — переспросила она хриплым, осипшим голосом.

— Кто ты такая?! — восклицая, осведомился я.

Или она меня не услышала, или дверь, скрипя петлями, заглушила мой голос. Дверь мгновенно закрылась с грохотом, и я снова начал слышать эти шаркающие шаги безумия наступающей смерти или пытки.

— Мне страшно, — голос девушки прорезался, но очень слабо и почти не слышно.

Она появилась, в черном плаще, капюшон был откинут назад. На лицо было страшно смотреть: взгляд выражал власть, желваки на лице вздулись — как наполненные мешки гноя. Лицо было напряжено, и на шее натянулись едва просматривающиеся жилы. Она, шаркая, подошла ко мне. И молча поставила около меня пластиковую бутылку с водой. А затем, не говоря ни слова, развернулась и ушла. Как только дверь захлопнулась, и ее шаги затихли, я решил продолжить знакомство.