Бен Мезрич - Удар по казино. Реальная история о шести студентах, которые обыграли Лас-Вегас на миллионы долларов.

Он увидел мои пылающие щеки и улыбнулся: «Вот такие бывают ощущения. Каждый день».

Бравада не очень соответствовала его поникшим плечам. Во многом Кевин был классическим образцом студента МТИ с великолепной характеристикой: вундеркинд в математике, лучший в классе, закончивший Экзетер, элитную закрытую школу в Нью-Гемпшире. Главный предмет — электронная инженерия, при этом невероятная память на цифры, студент-отличник, который соответствовал всем требованиям приема на подготовительные курсы в медицинский колледж, — частично чтобы успокоить отца, частично потому, что его будоражил такой вызов самолюбию.

Но официальная характеристика Кевина не сообщала обо всем. Была еще одна сторона его жизни, та, что написана неоновыми вывесками и малиновыми фишками казино.

В Бостоне, в МТИ, он зарабатывал только «А». [4] высшая оценка. — Примеч. пер.

В Вегасе он ходил на вечеринки с Майклом Джорданом, Говардом Стерном, Деннис Родман и Кевином Костнером. Он встречался с главной девицей из группы поддержки лос-анджелесских самцов и напивался с девицами, фотографии которых украшали развороты «Плейбоя». Его выгнали с речного плавучего казино в Луизиане, и он наблюдал, как вышвырнули из казино Лас-Вегаса его сотоварища. Он едва избежал тюрьмы на Багамах. Его трясла Федеральная налоговая служба, за ним следили частные детективы, его изображение передавали во все концы мира мужчины с темной репутацией и пистолетами на боку.

Тем временем он собрал небольшое состояние, которое держал в аккуратных стопках «бенджаминов» [5] сотенные купюры. — Примеч. пер. в кладовке возле кровати. Никто точно не знал, сколько денег он сколотил, но, по слухам, это было где-то от одного до пяти миллионов долларов. Все это было легально и никак не пятнало его отличную, стереотипную характеристику.

Робкий, терпеливый, добродушный Кевин Льюис вел двойную жизнь почти четыре года. Мне захотелось рассказать его историю.

«У меня от этой „велкро“ ужасно чешется грудь, — все, что я нашелся сказать, пожимая Кевину руку. — Должен быть более простой способ перевозить твои деньжищи».

Он усмехнулся, наклонив голову, и сказал: «Ну, разумеется. Муляжи зонтиков. Пустые ноутбуки. Гипсовые повязки и полые костыли. Мы уже прошли стадию приспособлений. Ну, знаешь, как у Джеймса Бонда. Но полые костыли гораздо труднее объяснить агентам ФБР, чем эту сумочку».

Если бы к моему телу не было привешено четверть миллиона долларов, я бы подумал, что он шутит. Но Кевин говорил абсолютно серьезно. Он выполнял свою часть нашей сделки и раскрывал секреты, которые никто из посторонних еще не слышал.

Я познакомился с Кевином Льюисом почти за семь лет до этого в местном бостонском баре. Я закончил Гарвард за несколько лет до того, как он ушел из МТИ. У нас было несколько общих друзей и общие увлечения: спорт, долгие вечера в институтских пабах и телевизоры с большим экраном. Когда нас представляли друг другу, я был начинающим автором и должен был вот-вот опубликовать свой первый роман. Насколько я знал, Кевин работал на какую-то программистскую фирму, но он не вдавался в детали — вероятно, потому, что я так и не удосужился спросить.

Кевин представлялся мне абсолютно типичным выпускником МТИ: технарь до мозга костей. Поскольку вскоре после первой встречи с Кевином началась моя писательская карьера, наши пути редко пересекались. Только почти через шесть лет мы столкнулись на вечеринке Супербаула. [6] Суперкубок, финал первенства национальной лиги американского футбола. — Примеч. пер. Это было в апартаментах, расположенных в нескольких кварталах от Фенуэй-Парк. Кевин только что вернулся из «командировки» в Лас-Вегас. Во время перерыва между таймами мы оказались с ним на кухне вдвоем. После быстрого обмена любезностями он вдруг понизил голос и подозвал меня поближе к себе. «У меня есть сюжет для твоей следующей книги», — начал он.

Я тут же подумал, что пора убираться. Как всякий писатель, я слышал такое начало уже не одну тысячу раз. У всех была история, достойная бестселлера; для меня реальность редко была достаточно интересной, чтобы стать литературой.

Но когда Кевин начал открываться передо мной, я почувствовал, как у меня по телу забегали мурашки. В отличие от тысяч других историй, поведанных за коктейлем, рассказ Кевина обладал признаками тончайшей идеи, кинематографической напряженности — при всем при том рассказ был настоящим. Все, что мне изложил Кевин, происходило на самом деле. Он все это прожил, каждую минуту событий, и хотел, чтобы я воспроизвел его рассказ на бумаге.

«Почему?» — спросил я, потрясенный.

Кевин так прямо мне и не ответил. Со временем я попытался сам сформулировать этот ответ.

Кевин был частью чего-то невероятного: он и его друзья удачно провернули одну из самых больших афер в истории Вегаса — и никто не знал об этом вообще ничего. Рассказывая об этом, он словно заново пережил все это на глазах у публики. Это был для него способ доказать себе самому и тому, кому было интересно, что все это правда.

Более того, для Кевина это был способ принять тот выбор, который он сделал, те решения, которые заставили его жить двойной жизнью. Многие из этих решений показались бы для внешнего мира аморальными. Рассказывая свою историю, Кевин мог объясниться с теми, кто посчитает, что он сделал что-то не так.

Иными словами, его рассказ был частично хвастовством, частично исповедью. Для меня это был сюжет, от которого трудно было отказаться.

Пока в другой комнате смотрели, как бьются за Суперкубок, Кевин пообещал рассказать мне все, предоставить все контакты, открыть свою вторую жизнь, обучить меня системе и показать ключ от сундуков казино.

Чем глубже я узнавал о двойной жизни Кевина, тем больше понимал, как много я выиграл от нашей сделки. Когда я наконец принялся записывать слова Кевина на бумагу, история его, словно кино, проносилась перед моим мысленным взором в красках, более ярких, чем вывески на заведениях Вегаса…

Вначале были суши.

Пять аккуратных рядов суши, выложенных на стеклянном кофейном столике, напоминали батальон приземистых солдат в ярких мундирах. Над батальоном поднимался сильный аромат водорослей и сырой рыбы, наполняя тесную квартирку в многоэтажном доме эпохи семидесятых. Под столом стояла горка открытых картонных коробок из «Тоямы», работающего допоздна японского ресторанчика, расположенного в нескольких кварталах, в умеренно европеизированном районе Бостона — Бэк Бэе. Ресторанчик не был популярным, он был удобным — один из немногих ресторанов, открытых заполночь в воскресенье в городе, который все еще цеплялся за закон, регулирующий режим воскресного дня, и за пуританские фасады, — несмотря на роль прибежища для одной из самых больших в мире и буйных студенческих общин.