Ванесса Сэвидж - Женщина во тьме

– Мне кажется, нормально. Она твердит, что нельзя все держать в себе, что нужно разговаривать, только я не всегда… – Джо теребит край рукава, говорит еле слышно. – Я рассказал ей про Саймона, и она советовала быть осторожнее, потому что такие отношения сейчас могут мне навредить. Но Саймон говорит, что мы просто друзья.

– А ты рассказывал о нем отцу?

Джо смотрит на меня как на ненормальную.

– Издеваешься?

Засмеявшись, он встает из-за стола. Значит, уже поел и сейчас уйдет. Я тоже собираюсь подняться, но сын выбегает в холл и, вернувшись обратно с потертым рюкзаком, достает оттуда какую-то брошюру: проспект колледжа дополнительного образования [9] Дополнительное образование в Британии позволяет получить профессиональные навыки по специальностям, не требующим университетской подготовки. в Кардиффе.

– Об этом отцу тоже знать не надо. Раз я бросил школу, аттестат мне теперь не светит. А этот курс – его нашел Саймон – можно совмещать с работой. И я мог бы поступить в художественный колледж. – Джо дотрагивается до проспекта и, помолчав, добавляет: – Я не мечтаю о блестящей карьере. Может, внешне я и похож на отца, но мне почему-то кажется, что у нас с тобой намного больше общего.

О господи! Перегнувшись через стол, накрываю ладонью руку Джо. Эти тайны… Мы все время друг друга обманываем. Я давно хотела рассказать ему об усыновлении, но Патрик даже отказывался это обсуждать. А теперь… Как мальчик, столько раз вскрывавший себе вены, воспримет эту правду теперь? Не разбередит ли она его еще не зажившие раны?

– Сейчас я… Мам, как думаешь, у меня получится? – шепчет он. Глаза горят, щеки пылают. – Вдруг и меня ждет успех и у меня будет друг и счастливое будущее?

Патрик удивленно смотрит на горшок с ромашками. Я поставила их на столик и совсем про них забыла. Так и стоят: кашпо в тонкой оберточной бумаге перевязано синей лентой.

– Откуда цветы?

– Я… Я увидела их в городе, они такие милые.

– Их принесла ты?

Не понимаю, что выражает взгляд Патрика, поэтому не знаю, что ответить. Не стоит говорить правду, ведь об Анне я мужу не рассказывала и все еще держу наше знакомство в секрете. Но почему? В этом нет никакого смысла, но сейчас…

Я киваю.

– Увидела их в городе, около овощной лавки, решила…

– Лжешь.

– Что?

– Почему ромашки? Почему именно ромашки?

– Патрик, я не понимаю: это просто цветы. Я подумала, что мы можем посадить их у крыльца. Они будут там хорошо смотреться.

– Ненавижу ромашки, – отвечает он с таким видом, будто его сейчас стошнит. – Убери их немедленно.

В детстве, как и все, мечтаешь полететь в космос, найти лекарство от рака, получить «Оскара» и все в этом роде. Но, как и бывает, на деле мечты оборачиваются чем-то куда менее фантастичным и ярким. Даже мои скромные мечты не могли осуществиться. Неясные, как стоячая вода, они растворились, ушли в песок.

Эти дебильные мечты никогда не сбываются. Никогда. Особенно у тех, кто притворяется, что живет в замке, а не в проклятом доме-убийце – кукушкином гнезде, полном лжи, тайн и секретов.

Теперь ты здесь, в этом доме. До того, как превратиться в дом-убийцу, он был самым обыкновенным. Ты здесь со своими прекрасными детьми, со своей чертовой женой, а я мерзну тут в одиночестве. А ты меня до сих пор не заметил.

Смотрю в ваши окна, вижу твое счастливое семейство. Но я-то знаю, какие мысли посещают эти красивые головы.

Выхожу из тени, приближаюсь к окну, стою опасно близко, но они слишком заняты собой, что увидеть меня. Наклоняюсь над клумбой под эркером и голыми руками выбираю из мокрой земли таблетки. Твоя жена закопала их там на моих глазах. Достаю все пилюли и складываю в пустую аптечную склянку. И что дальше? Это мы скоро узнаем.

Я трусиха. Поднимаюсь с постели, когда в доме наступает тишина. Боюсь встретиться с дочерью, боюсь встретиться с сыном. Они ждут, что я их спасу, увезу из этого дома. А я не знаю, что делать, не знаю, куда идти. Иначе давно бы убежала.

Анна твердит про убежище для жертв домашнего насилия, но что я там скажу? Муж не угрожал, никогда не бил меня. Могу ли я прийти туда со своими страхами, заявить, что такое может случиться, если я останусь? Тем женщинам – а над ними действительно издевались – жаловаться, что меня пугает строчка на стене подвала, которую, возможно, написал когда-то мой муж? Что однажды он чуть не ударил дочь (эти сжатые кулаки!) и я боюсь новых приступов его гнева? Что Патрик начал прикладываться к бутылке, хотя вообще-то не пьет? Не пьет, никогда не выходит из себя, не впадает в ярость. Могу я объяснить обитательницам приюта, что все дело в этом доме, где из каждой щели сочится яд, который отравил мужа, заразил неизвестной болезнью?

Я могла бы рассказать, что в ночной темноте, когда лампы мигают, а под напором ветра трясутся и скрипят старые оконные рамы, мужа терзают ночные кошмары; что он среди ночи стоит, уткнувшись лбом в дверь дочкиной комнаты и, похоже, плачет. Но при отрезвляющем свете дня Миа твердит, что все нормально, и во всех бедах винит меня; и Патрик считает, что дети угнетены, они страдают от моей мании преследования. Получается, помощь нужна только мне, ведь Джо скоро сам уйдет из дома. Он готовится начать самостоятельную жизнь.

Это меня тоже пугает. Боюсь, когда сын, полный надежд, соберется уходить, я не отпущу его, запру, потому что мне страшно: вдруг он не поступит в колледж? А вдруг этот Саймон предаст моего мальчика? Или кто-то его обидит, разбередит незажившие раны? Джо может сорваться, пойти по стопам своей родной матери. Я готова запереть его, спрятать все режущие предметы, преградить тяжелым засовом окно, но боюсь уподобиться Патрику. Господи, вот что он натворил, поселив нас в этом доме.

Жду бесконечно долго и все-таки, когда спускаюсь вниз, застаю на кухне Патрика. Сидит за столом и вертит в руках открытую бутылочку из-под моих таблеток.

– Что это? – спрашивает муж еле слышно.

По телу пробегает дрожь. О боже, чувствую запах мяты. Надо было вместо драже положить туда белые камешки. Тогда бы я их просто проглотила. Не находя слов, молча трясу головой.

– Я нашел это на крыльце, – говорит Патрик, кивая на пузырек, – с какой-то бессмысленной запиской. Я видел, что ты каждый день принимаешь таблетки. Разве это твои пилюли? – Пристально глядя на меня, муж вытряхивает на ладонь горсть мятных конфеток. – Не понимаю… – Его голос дрожит. – Не понимаю, зачем ты это сделала.

– Они мне больше не нужны.

– Не нужны? А твоя мания преследования, а страхи, связанные с прошлым дома… Сара, тебе стало только хуже.

Это неправда. И нет у меня никакой мании.