Екатерина Горбунова - Конец игры [СИ]

Даже если в данный момент она не желает принимать мои правила, это вскоре изменится. Она проникнется моими мыслями, она разделит мои стремления. Правда, ее к этому придётся немного подтолкнуть. Но я смогу, пересилю её упрямство, избавлю от ненужных принципов. Мы обязаны понимать друга, у нас должны быть общие взгляды, общие виртуальность и реальность, общее пространство. Поэтому её дом ‒ это и мой дом тоже.

Захожу в кухню: в холодильнике мышь повесилась. И здесь подобное в порядке вещей. Но перекусывать я в любом случае не собираюсь. Возможно, у меня не так много времени, и надо использовать его по максимуму.

В комнате матери идеальный порядок, все вещи разложены по своим местам. Это плохой знак ‒ значит, сегодня она ждет гостя.

Вторая комната заперта, но у меня есть ключ. Подсчитываю, на сколько поворотов было закрыто. Не хочу привлекать лишнее внимание. Прохожу, стараясь ничего не задевать, включаю компьютер и жду, пока он загрузится.

Мои минуты утекают сквозь пальцы, я чувствую это. Но ведь цель оправдывает средства − я обязан вернуть судью в игру. Я не могу сам выносить приговор, назначать наказание, я только исполнитель. Но мне и этого достаточно. Я не претендую на чужие роли. Тем более кресло судьи занято достойный объектом.

Устанавливаю на рабочий стол картинку — весы. На одной чаше белые камни, на другой — черные, а сверху кружится воронье перо, медленно планируя вниз. Куда оно упадет? К чему добавит свой крошечный вес, к тёмному или к светлому? Что перевесит: совершённое добро или зло?

Из-за того, что с дочерью отношения у неё весьма напряжённые, Таня особо не парилась. Нет, ей было вовсе не наплевать на Эмберли — в конце концов, она же родила её, а не сделала аборт, хотя такая возможность была, и терпеливо тащила на себе груз нежеланного материнства все эти годы. Не сказать, что она это делала, не сожалея и не ропща, но зато стала для дочери наглядным примером, как поступать не следует, если хочешь для себя чего-то большего, а не одинокой жизни в маленьком скучном городке и работы официантки в ресторанчике средней руки.

Таня чуть ли не с рождения внушала дочке: «Не покупайся, деточка, ни на возвышенные фразы, ни на эффектные жесты. Не слишком верь, когда пытаются давить на жалость. Обычно за всем этим скрываются холодный расчёт, лицемерие и любовь к лёгким путям в достижении цели. А главное, ты даже не сразу поймёшь, что тобой просто попользовались».

И Эмберли прониклась, уж точно — судя по тому, насколько часто она заявляла матери: «Никогда не буду такой, как ты!» И правильно, детка! И правильно. Беги отсюда, пока есть шанс. Не становись такой.

Каждый достоин лучшего и большего и способен достигнуть этого, если не станет просто сидеть и ждать, а будет настойчиво и уверенно двигаться к намеченной цели, несмотря на трудности и преграды. Когда-то Таня думала, что и она на такое способна, только вот путь выбрала неудачный: преграда на нём оказалась непреодолимой и повисла камнем на шее. Плыви, конечно, если хочешь, только ведь всё равно утянет на дно, да так там и осядешь на всю жизнь. А в единственный выходной на неделе будешь неприкаянно мотаться по собственному дому, не зная, чем заняться, и время от времени думать о недопитой бутылке портвейна на полке в холодильнике. Хотя, может, заботливая доченька её давно уже выкинула.

Обычно Эмберли не вмешивалась с Танину жизнь, наоборот, силилась от неё отгородиться как можно надёжнее, словно боялась, что та схожа с заразой — не примешь меры, запросто сможешь подцепить. Присутствие Шелдона старалась не замечать, будто тот не живой человек, а призрак. Ну, прошмыгнёт мимо, овеет парами вечного похмелья, да и черт с ним. Дочь даже не смотрит в его сторону. И когда видит в руках у матери бутылку, тоже ничего не говорит, только презрительно щурится. Зато наткнувшись на спиртное, когда одна дома, обязательно тайком оттащит в мусорный бак или выльет прямо в раковину. И Таня не устраивает скандалов по этому поводу — ей даже приятно, что дочь хоть как-то о ней заботится.

Таня стояла и бездумно пялилась в окно на противоположную сторону улицы — на дом, точно такой же, как у них. Впечатление, словно вглядываешься в отражение и, если хорошенько присмотришься, увидишь силуэт за оконным стеклом − женщину, весьма потрёпанную жизнью, но до сих пор держащую марку и, несмотря на жёсткие пинки от «щедрой» судьбы, сохраняющую насмешливую улыбку. По крайней мере, пытающуюся ее сохранять.

Сверху что-то грохнуло. Кажется, в комнате Эмберли. А потом воцарилась тишина — ни шороха, ни единого звука. И Таня забеспокоилась.

Дочь в последнее время ведёт себя слишком уж странно, и с каждым днём становится все труднее предположить, что ещё следует от нее ожидать. Заблокировать дверь в комнату комодом, чтобы закрыть доступ для всякого, даже для неё, для собственной матери, в необъяснимом порыве раздражения грохнуть об пол свой ненаглядный комп ‒ вполне в её нынешнем духе. Но, что сильнее всего настораживает, по-прежнему ничем не нарушаемая неживая тишина.

Таня, не выдержала и устремилась вверх по лестнице, подошла к двери, почти прислонилась к ней, поинтересовалась громко:

‒ Эм! Что там у тебя? Всё в порядке?

Молчание. Всё так же, ни малейшего звука изнутри. Таня подёргала ручку ‒ не заперто.

‒ Эм! Я вхожу.

И не дожидаясь ответа, она распахнула дверь.

Первое, что увидела ‒ валяющийся на полу стул. Значит, это он упал. Возле него ‒ рюкзак и высыпавшиеся из него вещи: тетрадки, ручки, карандаши. И над всем этим мелким разгромом стояла дочь, смотрела перед собой широко распахнутыми глазами и беззвучно шевелила неестественно бледными губами. Её руки, сжимавшие небольшой клочок бумаги, крупно дрожали. Или, скорее, тряслись, ходили ходуном, словно по ним пропускали ток.

‒ Эмбер!

Дочь снова пошевелила губами, и опять звука не получилось, хотя она явно что-то произнесла.

Таню тоже тряхнуло, будто и ей достался электрический разряд:

‒ Детка, милая! ‒ Уже не на шутку перепугавшись, она подскочила к дочери, ухватила её за плечи, качнула. ‒ Да что с тобой?

Губы Эмберли задвигались в очередной раз, но теперь Таня разобрала.

‒ Это не я.

Да что за кошмар?! Мысли в голове проносились, словно осенние листья, гонимые сильным ветром. Целый поток! Но обозначились и вырвались наружу, наверное, самые глупые из возможных:

‒ Почему не ты? А кто?

Эмберли дернулась, отшатнулась, выкрикнула отчаянно:

‒ Я не могла! Я не стала бы! Это точно не я!

Таня опешила, всплеснула руками:

‒ Да о чём ты?

‒ Я бы не стала писать такое! И я бы ни за что так не сделала! — продолжала выкрикивать Эмберли. И взгляд её тоже кричал: «Ты мне веришь? Ты мне веришь?» − Это кто-то нарочно! Подсунул! Мне! — Она всхлипнула судорожно и произнесла почти умоляюще: − Мама, а к нам не заходил кто-нибудь из посторонних?