Максин Чан - Восьмая личность

Шарлотта появилась в «Глендауне» три года назад с клинической депрессией и склонностью к суициду. Ограниченная в контактах с оставшимися родственниками, она имела несуществующее желание заботиться о себе и работать, а ее интересы ограничивались собиранием мозаик. Возникающие миры из картонных кусочков упорядочивали ее сознание.

В детстве Шарлотта жила в Айлингтоне, на тихой зеленой улочке. По соседству обитал мужчина по имени Том, он жил один с тремя кошками. Кошки бродили по садам, делая различные подарки в виде мышей и птиц. Шарлотта очень привязалась к кошкам.

Том медленно, но упорно входил в жизнь Шарлотты и ее семьи, предлагая то помочь по саду, то починить что-нибудь в доме, то, естественно, посидеть с ребенком. Том был таким милым. Таким дружелюбным. Просто идеальный сосед. До тех пор, пока Шарлотта не отказалась играть с ним в «музыкальные стулья», только в его варианте он попытался засунуть руку ей в трусики. Шарлотта сказала «нет». И тогда ситуация приняла ужасный оборот. Если она не согласится играть, кошки будут наказаны, заявил Том. И она позволила ему сунуть в нее свои толстые пальцы.

Родители назвали Шарлотту лгуньей. Обвинили в том, что она любыми способами хочет привлечь к себе внимание. Ведь Том такой душка, Тому можно доверять. Что она такое удумала? Отец стал игнорировать ее. Ты все выдумываешь, безапелляционно заявляла мать. А Том? Ну, Том в конечном итоге съехал, вероятно, перебрался на такую же тихую улочку в дом по соседству с какой-нибудь маленькой девочкой. Милашка Том.

После этого была серия преступлений, в которых Шарлотта пала жертвой насилия со стороны власть имущих: викария, приходившего в дом, чтобы «избавить ее от лжи», учителя, требовавшего, чтобы Шарлотта оставалась после уроков и помогала убираться в кладовке, и нескольких отвратительных работодателей. Каждый раз ее история не воспринималась всерьез. На нее навесили ярлык выпендрежницы, жадной до внимания. Лгуньи. Тогда она стала искать убежище в словах поэтов, писателей и общественных деятелей — тех, кто обрел голос и речь, чтобы изложить на бумаге могущественные слова. Шарлотта рассказывала мне, что однажды она написала имена этих людей на подошвах своих туфель: Элис Уокер, Одри Лорд, Белл Хукс, Андреа Дворкин и Роза Паркс, и это была только малая часть. После этого она надела туфли и встала, пытаясь понять, что чувствуешь, когда идешь в туфлях сильных женщин. Когда они идут вместе с тобой, бросая вызов мукам патриархата. Женщины, которые дают сдачи.

«Их имена перенесли меня в мир прав и возможностей», — сказала она после года нашей совместной работы.

«У вас и так есть права и возможности», — сказал я.

Она отмахнулась от меня и опустила взгляд на ноги.

Я придвинулся к ней.

«Подошвы ваших туфель заслуживают другое имя», — тихо проговорил я.

Она подняла голову.

«Шарлотта Лейквуд», — улыбнулся я.

Наш сеанс закончился тем, что я вручил ей толстый черный маркер. Она замерла с туфлей в руке и неосознанно скребя большим пальцем по тонкой подошве.

«Вперед», — подбодрил ее я.

По ее щеке скатилась одинокая слеза.

После этого она с гордостью большими буквами вывела свое имя и фамилию. Ее лицо озарилось радостью, когда она нарисовала вертикальную палочку восклицательного знака и энергично поставила точку.

«Вот, — уверенно сказала она. — Это я».

Она держала туфлю обеими руками как подарок.

Она, сидя в кресле, наклоняется вперед и оттягивает вниз рукава «варенки», чтобы скрыть кулаки.

— Что касается предположения, — говорит она. — Как мне с этим покончить? Как мне не превращать вас в своего папу?

— Хороший вопрос, — тихо говорю я. — Сначала мы определим наши отношения. Наши привязанности. Я не ваш отец. И я совсем на него не похож. Мы разделим его и меня. И мужчин вообще. Не все мужчины, Шарлотта, принесут вам разочарование и отвергнут вас. Мы не одинаковые.

Вечер. Анна включает радио и раскачивается в такт музыке. Ей нравится эта песня.

— За твое здоровье!

Мы чокаемся.

— Ну, как дела на работе?

— Отлично, — отвечаю я. — На следующей неделе получу первую зарплату.

— Здорово.

— Отведу нас куда-нибудь — куда захочешь, ладно? — говорю я, присоединяясь к ее танцу.

— Ладно, — разрешает она. — И что Элла думает о твоей новой работе? Она рада за тебя?

— Вроде того. Мне кажется, она боится, что я забуду про нее.

Анна делает глубокий вдох. И вдруг прерывает свой танец.

— Какая чушь. Ты не должна допускать, чтобы она вызывала у тебя чувство вины, ясно?

«Она права», — добавляет Онир.

Я пожимаю плечами, защищая Эллу и одновременно принимаю исходящую от нее опасность. С тоской надеюсь, что рано или поздно она порадуется за меня.

Анна приваливается к кухонной мойке.

— Так какой у тебя рабочий график?

— С десяти до шести. Но Джек сказал, что график может быть гибким в зависимости от съемок.

Она поднимает свой бокал и шепчет:

— Я горжусь тобой.

Я, удивленная и довольная, мгновение впитываю в себя ее слова и сожалею о том, что они произнесены не мамой. О том, что мама не видит, как я занимаюсь настоящим делом. Отставив бокал, я беру фотоаппарат. Мне приятно ощущать в руке его знакомую тяжесть.

— Кстати, ты сегодня великолепно выглядишь, — говорю я. Щелк. Щелк.

— Прекрати, — говорит Анна, отворачиваясь и улыбаясь.

Она выставляет ладонь, защищаясь от фотоаппарата, хотя его внимание ей льстит. Ее мелирование более смелое, чем обычно, завитки по-девичьи упруго пружинят. Еще я замечаю, что у нее другая помада, более яркая, глаза подведены тонкой черной линией.

— Сегодня к нам зайдет мой друг Рей, — говорит она, понимая, что я обратила внимание на ее усилия. — Мы познакомились на работе. Он занимается бытовой техникой.

Щелк.

Анна работает в парфюмерном отделе одного универмага с тех пор, как мне исполнилось тринадцать. До этого она была официанткой и разносила коктейли в каком-то заведении в Вест-Энде.

— А он может раздобыть мне скидку на новый фотоаппарат? — спрашиваю я, кладя старый на кухонный стол.

— Наверное, может, — говорит она, поддерживая свое хорошее настроение еще одним бокалом совиньона.

«Попроси ее налить и нам», — говорит Раннер, и я озвучиваю просьбу:

— А мне можно еще? — говорю я, протягивая бокал.

— Конечно. — Анна наливает.

— Мне уйти куда-нибудь на ночь? — спрашиваю я. — Чтобы вы с Реем…

— В этом нет надобности, — уверенно отвечает Анна. — Мы просто друзья.

— Друзья? — поддразниваю ее я.

Она улыбается, обнажая ровные, как клавиши пианино, белые зубы. И неожиданно я понимаю, что уже давно не видела Анну такой оживленной. Уход моего отца отбил у нее желание иметь отношения с другим мужчиной. Когда-то она была уверена в себе, но ее самооценка рухнула как карточный домик.