Максин Чан - Восьмая личность

Я вспоминаю, как горько она рыдала, когда все открылось. Ее сшибло с ног то, что отец предпочел молодую. Она рассыпалась на мелкие осколки, это точно. Ее недоверие передалось мне, как порванная, деформированная одежда, которую я была вынуждена носить и которая душила меня, пока я ждала. Долго ждала. Когда же кто-нибудь вернет ее к жизни.

Вспышка.

Жарко. Середина лета.

Жужжат газонокосилки, где-то стригут живые изгороди. Включены разбрызгиватели воды. Я лежу на лужайке в саду Эллы. Мне шестнадцать, и солнце греет мои бедра.

Вспышка.

Мимо меня проходит Грейс в полосатом свободном костюмчике из шортов и лифа. Она прижимает к себе розового бини-беби, кислотно-зеленые защитные очки плотно облегают ее голову.

Она протягивает мне солонку.

— Пошли, Алекса, — говорит она и тянет меня за свободную от фруктового льда руку, — я хочу устроить море в «лягушатнике».

Соль из солонки способна воплотить мечту маленькой девочки, когда не хватает денег на летний отпуск. Элла ножным насосом надувает бассейн. Она наклоняется, сдвигает на лоб красные солнцезащитные очки в виде сердечек и подтягивает зеленый пластмассовый шланг. Я смотрю, как он кольцами растягивается по лужайке.

Звонит мой телефон.

— Привет, Анна, — говорю я. На экране — Злая ведьма Запада.

Анна всхлипывает.

— Срочно иди домой.

Я встаю.

— Что случилось?

— Немедленно, — требует она, ее голос пропитан бешенством. — Дело касается твоего отца.

На мгновение я прикидываю, а не умер ли мой отец — от сердечного удара, в автомобильной аварии, — однако я все знаю. В глубине души я знаю, что случилось. Анна обезумела.

Вспышка.

Шторы задернуты на окнах, как на незрячих глазах. Анна сидит за туалетным столиком в форме почки, таращится на свое отражение и плачет. Кажется, она не узнает женщину в зеркале и странно машет рукой — вероятно, чтобы убедиться, что там она. Женщина в зеркале, естественно, машет в ответ. Жутковато.

Она поворачивается ко мне. В одной руке у нее упаковка «Ксанакса», в другой — стакан водки.

— Он ушел, — говорит она.

Пауза.

— Кто она? — спрашиваю я, чувствуя, как внутри поднимается ярость. — Я достану эту стерву.

— Кто-то из казино. Крупье.

— Что?

Анна не утруждает себя объяснениями, она закидывает в рот две таблетки «Ксанакса» и запивает водкой.

— Она еще учится в колледже! — кричит она. — Господи, студентка!

Во мне просыпается старый страх. Анна кривит рот, как маленький ребенок. Она подтягивает ноги к груди. Брошенная. Нежеланная. Она начинает медленно раскачиваться взад-вперед. Меня на мгновение захлестывает сочувствие. Искренняя симпатия к ней. Самая настоящая, без доли фальши. Она вдруг становится мне очень близкой — тоненькая, хрупкая, ранимая. Однако я знаю, что все это продлится недолго. Я бы хотела, чтобы все было иначе, но я — ребенок, которого навязал ей уход отца к чертовой студентке-крупье.

Она в шоке, думаю я.

Вспышка.

Тик-так.

А вот я совсем не была шокирована. Мне все было предельно ясно. Отца потянуло на свежатинку. На студентку, черт побери. Анна теперь не нужна, а я отработанный материал.

Тик-так.

— Хочешь еще? — спрашивает Анна, поднимая бутылку.

«Ответь «да», — подсказывает Раннер.

На Свет выходит Онир, прикрывает бокал нашей рукой и от имени всех отвечает:

— Нет, спасибо. Сегодня у меня последняя смена у Чена.

— О.

— А после работы за мной заедет Элла.

— Вы, девочки, собираетесь развлечься? — спрашивает Анна.

— Шон сегодня устраивает дома вечеринку.

— Шон? А кто такой Шон?

— Один мой знакомый парень. Он мне нравится.

— Я с ним познакомлюсь?

— Я бы не хотела заходить с ним так далеко.

Анна улыбается и пожимает плечами в ответ на шутку Онир.

— Ты будешь есть перед уходом? Я приготовила…

— Нет, спасибо, я уже ела. Тебе нужна какая-то помощь перед приходом Рея?

— Нет.

— Уверена?

— Уверена. Просто береги себя, ладно?

— Не беспокойся, — говорю я, возвращаясь на Свет, — если кто-то попытается сделать что-то нехорошее, я одолею его числом.

Эту старую шутку я услышала по телевизору на одном ток-шоу. Обычно Анна над ней смеялась, но сегодня она сжимает мое плечо и говорит:

— Что ж, идите, вам не надо опаздывать.

Мистер Чен вырезает из глянцевого приложения к какому-то журналу фотографию корги королевы. Когда дело доходит до хвоста, он от усердия высовывает язык и очень тщательно режет крохотными ножничками.

— Привет, — говорю я.

Мистер Чен поднимает голову и улыбается.

— Это куда? — спрашиваю я, видя на прилавке еще трех корги.

— Туда, — он указывает ножницами, — на кухонный люк.

— Почему вы так любите королеву? — спрашиваю я, сообразив, что никогда его об этом не спрашивала.

— Она истинная благородная дама, — отвечает он, — и она делает много хорошего для страны. Вот! — Он поднимает вверх четвертого корги и смотрит на него против света, как на рентгене.

Довольный своей работой — целой стаей отличных собак, — он бросает журнал в мусорную корзину за прилавком.

— Итак, сегодня твой последний вечер, — говорит он, пряча ножницы в задний карман.

Я киваю.

— Спасибо за все, — говорю я. — Если у вас будет запарка, если вам понадобится кто-то…

— Нет. Хватит с тебя обедов и мытья посуды, — заявляет он, взмахивая рукой. — Теперь ты фотограф.

Он протягивает мне конверт.

— Это тебе, — говорит он, — на покупку нового фотоаппарата.

— Я не могу…

— Бери, — настаивает он.

Потрясенная, я бросаюсь ему на шею и крепко обнимаю. Мистер Чен остается сдержан, тверд, как доска, однако я знаю, что ему приятна моя благодарность: его улыбка ширится, глаза увлажняются. Звучит невысказанное: «Я буду по тебе скучать».

— Вот, смотрите, — говорю я, разворачивая газетный лист. — Это я фотографировала.

— Ты?

— Я, — отвечаю я.

— Здорово.

— Спасибо. Фокус был на вот этого участника демонстрации. Он из «Черных революционеров Лондона», — я тычу пальцем, — а вот закусочная, которая обманом завлекала нелегалов и нанимала их на работу. А потом заявляла на них властям, и их депортировали.

— Домой?

Я киваю, замечая, что мистер Чен мрачнеет. Тоскует, наверное, по дому, по Синину. Его история иммиграции такая же, как у моего отца, который тоже приехал в Англию с надеждой на лучшую жизнь.

Путешествие моего отца включало два морских перехода, ночной поезд и дорогу автостопом в обществе человека, которому он совсем не доверял. Когда отец наконец-то добрался до острова Тэтчер, «Дюран Дюран» и рыбы с жареной картошкой, дальнейший путь он проделал пешком. Обувью ему служили мешки для мусора, обмотанные изолентой. С деньгами было туго, а водонепроницаемые ботинки стоили дорого. Как мне рассказывала мама, от него она узнала, что изолента предназначалась не только для того, чтобы защитить ноги, но и чтобы сконструировать из мешков что-то похожее на обувь ковбоев. Так что, когда мой отец прибыл в Англию, его ноги были не только сухими, но и обуты в нечто стильное.