Максин Чан - Восьмая личность

Обычно отец держал свою обувь в безукоризненно чистых коричневых коробках, которые составлял стопкой рядом с кроватью, и в детстве одной из моих обязанностей было мыть и чистить ее. Этому он научил меня сам. Каждую пятницу по вечерам ботинки выставлялись за кухонную дверь. Они напоминали огромных черных жуков.

«Три сильнее, куколка, — говорил отец, проверяя, есть ли изъяны. — Вот так. А теперь будь хорошей девочкой и займись моими рубашками».

В то время я была рада получить его одобрение, даже если ради этого приходилось батрачить на человека, который считал себя безупречным и наделенным правом использовать рабский труд. Его слова: «Могу и буду» были вырезаны на столбике кровати. Они были для него каким-то коварным и трагическим заклинанием, когда он стоял и с улыбкой наблюдал, как я глажу и чищу.

Элла стоит, привалившись к своему «Фиату Пунто» на противоположной стороне улицы.

— Готова? — спрашиваю я.

— Я уже родилась готовой. — Она улыбается и протягивает мне свой «косяк».

Наш ночной мир наполнен музыкой и ветром, он полон жизни. Словив приятный кайф, я смотрю на Эллу — волосы уложены с помощью фена, брови подведены темным, ее окутывает мускусный запах незнакомых мне духов. Я едва узнаю эту новую резкую версию ее самой. И одежда у нее другая, дизайнерская, плотно облегающая тело, как у модели. Трехдюймовые шпильки сочетаются с клатчем.

— Новые туфли? — спрашиваю я.

— Взяла их в «Электре», — отвечает она. — Они стояли у девчонок в гардеробной. Там так много всего! Если хочешь, я и тебе что-нибудь принесу. К примеру, новую куртку.

— Нет, спасибо, — говорю я с непоколебимой прямотой. — Мне будет в этом некомфортно.

Я замечаю, как нас тут же рассекает холодок. Различие между нами очевидно, но о нем речи нет. Мысленно я пытаюсь не обращать внимания на то, как сильно (слишком сильно) мы отдалились друг от друга, и тихо уговариваю себя не судить (слишком строго).

«Ей нравятся те привилегии, что дает работа, — успокаиваю я себя, — вот и все».

«Ты не признаешь очевидного», — с пренебрежением говорит Раннер.

«Я знаю, что ты права, — признаюсь я. — Если честно, мне противно, какая она непостоянная и легкомысленная».

«Так скажи ей. Не превращайся в стороннего наблюдателя, черт побери, как Анна. И убедись в том, что она поняла: все это неправильно».

«Не беспокойся, — говорю я, высовывая руку в окно и ловя воздух. — Скажу. И очень скоро».

Мы с Эллой раскачиваемся в такт музыке, однако думаем мы о совершенно разных вещах. Я останавливаюсь на этой мысли, вспоминая о том, как больно мне было, когда наши с ней вкусы и идеи вступали в конфликт. Однако сейчас я пытаюсь принять наше несходство и надеюсь, что наша любовь друг к другу преодолеет ее слепое раболепие перед работодателем.

— Черт, я под завязку! — восклицает Элла и жмет на газ. На ее лице злобная полуулыбка. Она щурится. И пока я продолжаю не признавать очевидного, часть меня тайком приходит к выводу: все это может превратиться в нечто несладкое, наша дружба в опасности.

Я слышу шум вечеринки, когда мы въезжаем на Джекман-стрит, свернув с Бродвей-Маркет. Аудиосистема установлена на подоконнике в квартире Шона, из динамиков несется омерзительное техно, с десяток людей топчется на дорожке. По обе стороны от входной двери сложены ящики с пивом. На одном из них стоит миска с ломтиками лайма. Я беру один, и кислый сок омывает мой запекшийся рот.

На заднем дворе вокруг эффектной самодельной барной стойки расставлены стулья из ротанга грифельного цвета и хромированные нагреватели. За стойкой Шон в обтягивающей белой рубашке с закатанными до локтя рукавами разливает напитки. Я противостою искушению подбежать к нему и поцеловать.

«Успокойся, — говорит Онир, — у тебя впереди вся ночь».

На ветках деревьев закреплены гирлянды, и кажется, будто в них застряли звезды с упавшего неба.

«Ах, какая красота», — восхищается Долли.

Все это напоминает мне историю о цыпленке Цыпе — сказку, которую мама читала мне по вечерам, подсвечивая себе фонариком и на разные голоса изображая квохчущую компанию, которая твердо верила в то, что миру наступает конец. Моим любимым героем всегда были гусенок Лузи и индюшонок Люрки.

— Привет! — кричит Элла, разрушая воспоминание.

— Привет! — отвечают ей две девицы.

Я тут же их узнаю — они члены моей воображаемой девичьей поп-группы, загорелые, в облегающих джинсах. Наверное, говорю я себе, они сегодня работают. Я вижу, что у одной из них груди стали значительно больше, чем в нашу прошлую встречу.

«Где она их раздобыла?» — спрашивает Онир.

«Вероятнее всего, у Навида», — со смешком отвечает Раннер.

«Ханжа, — говорит Долли, у нее глаза величиной с блюдца. — Они огромные!»

«Умолкни, Долли! — строго говорит Онир. — Быстро назад, пора спать».

«Нет! — кричит Долли. — Хватит командовать мной!»

Онир дергает Долли за руку, утягивая ее обратно в Гнездо.

«Пошли, — говорит она, — я почитаю тебе сказку, а завтра позволю все утро провести в Теле. Ведь правда, Алекса?»

Я поднимаю голову.

«Конечно», — соглашаюсь я. Все ради спокойствия. Кажется, это срабатывает: Долли, подгоняемая Онир, идет внутрь и забирается в Гнездо.

— Ты в порядке? — спрашивает Элла.

— Да, только немного шумно, — говорю я, похлопывая себя по голове.

— Ты приняла лекарства?

— Половину, — отвечаю я. — С выпивкой они не полезны.

— Ясно. И с «косяком».

Члены нашей поп-группы присоединяются к нам. У каждой на ладони по серебряному подносу.

— Эй, как дела? — спрашивает симпатичная и, не дожидаясь ответа, добавляет: — Коктейль?

— Естественно, — отвечает Элла, берет два стакана и больший передает мне.

— А ты, кстати, классно выглядишь, — говорит девица, выправляя поднос на руке. — Мне нравятся твои волосы.

— Спасибо. — Элла, сияя, разглаживает острые концы своего «боба», волосы у нее гладкие, как свежая нефть. — Пауло.

Девицы переглядываются, и я вдруг чувствую себя незваным гостем, аутсайдером. Их мир подвергает остракизму таких простых и плоскогрудых девиц, как я. Я отворачиваюсь и глажу свои ухоженные волосы, предполагаю, что Пауло — парикмахер, к которому они все ходят. Его фен способен превратить самую обычную стрижку в роскошные локоны.

— Он такой классный, правда? Жаль, что он гей, да? — говорит большегрудая.

— Ага, — соглашается Элла, не обратив внимания на тот факт, что я выключена из этого разговора, что к моим волосам не прикасались как минимум полгода.

Я опускаю взгляд на свои груди и распрямляю спину, чтобы они не производили столь уж жалкое и мрачное впечатление. Раннер пихает меня в ребра:

«Хватит выпячивать сиськи, как извращенка. У тебя там всего достаточно для всех нас!»