Максин Чан - Восьмая личность

Мы заходим втроем. Все под кайфом. У Шона за ухом свежий «косяк». Мы с хохотом валимся на кровать. Шон вынимает из-за уха «косяк», прикуривает, делает глубокую затяжку и передает его по кругу. После третьего раза я понимаю, что я под завязку. Элла тоже. Мы все начинаем смеяться. Мы знаем, к чему это ведет.

«Расслабься», — неожиданно говорит Онир, присоединяясь к нам.

Я чувствую руку Шона на своем бедре, поворачиваюсь и вижу, что он гладит бедро Эллы, — и меня тянет к ней, это желание инстинктивно. Я ищу ее губы. Мы целуемся. Наши губы — как бутоны, открытые и нежные. С привкусом выпитого джина. Вскоре я признаю, что ревности нет. То, что мы делим с ней Шона, кажется самым естественным на свете.

Шон наблюдает за нами. Раннер забирается в Гнездо.

«Хватит с меня, — говорит она. — Увидимся утром».

Шон ласково заправляет прядь моих волос за ухо, пальцами касается моей шеи. Гладит.

Я через голову стягиваю топ, расстегиваю блузку Эллы и снимаю с нее бюстгальтер. Теперь мы обе голые.

Я смеюсь, наверное, как мне кажется, от смущения. Шон шлепает меня по попе, а Элла прижимает свою ладонь к моей. Моя застенчивость угасает, как песня вдали. Сначала язык Шона принимается путешествовать от моих губ к губам Эллы и обратно, но потом он спускается вниз, к моим соскам. Шон мгновенно возбуждается, задирает свою майку и расстегивает брюки.

Я медленно склоняюсь над пьяной Эллой.

— Трахай меня, — шепчет мой Здравый смысл, глядя на меня затуманенным взглядом.

После всего я принимаю душ. Мой кайф истощился.

Слегка подрагивающими руками я открываю шкафчик, забитый кремами для и после бритья. Я прислушиваюсь, не раздастся ли из-за двери какое-нибудь упоминание моего имени, но там тишина, и я успокаиваюсь.

За корзину с грязным бельем засунут номер «Азиатских красоток», и я ощущаю постсексуальную боль между ног. Стараясь не замечать спазм в животе, я открываю журнал.

Вспышка.

«Эй ты, Сливная труба! А это правда, что ты можешь влагалищем стрелять пинг-понговыми мячиками? — кричит Росс, местный хулиган, балансируя на своем скейте. — Ну правда, а?»

Я игнорирую его и иду дальше. Он едет рядом со мной, к нему присоединяется приятель. На велосипеде.

Вспышка.

«А это правда, что тебя трясет, как вулкан Фуджи, когда ты кончаешь?»

Мальчишки смеются. Один отталкивается от земли, другой жмет на педали.

Вспышка.

У меня не хватает смелости сказать этому маленькому ублюдку, что вулкан Фуджи в Японии, а что я китаянка. Что Фуджи не извергался с тысяча семьсот седьмого года.

«Мы же, на твой взгляд, все одинаковые, да? Китайцы, японцы, тайцы, филиппинцы, корейцы. Всех нас изображают послушными маленькими куколками, которым нравится складывать трусы в идеальных лебедей. Идея Запада в том, что азиатки хороши только для готовки, уборки и перепиха, и вы с фанатизмом пытаетесь навязать нам раболепие — цементное ожерелье, — сталкивая нас еще ниже».

Я останавливаюсь.

Вспышка.

«Спорим, твоя писька гладенькая, как яйцо, — говорит Росс. — Дай нам взглянуть. А мы дадим тебе пятерку».

«Да пошел ты, ублюдок», — говорю я тихим и дрожащим голоском.

«Ой, оно еще и разговаривает».

Вспышка.

Элла дико хохочет.

Тик-так.

Я возвращаюсь. Паранойя наконец-то настигает меня. Наш секс втроем кажется сомнительным и остывшим. Тик-так. Я неотрывно смотрю на «Азиатских красоток», вспоминая прыщавых мальчишек и их жестокость. Как же я боялась, что они повалят меня на землю и увидят мою плоскую грудь, мой лобок, заросший волосами. Этот страх заставил меня побежать прочь и взобраться по пожарной лестнице на соседнее здание. В конечном итоге они сдались, укатили куда-то. Спускаясь, я споткнулась, зацепилась свитером за железяку на третьем этаже. Из-за шока от падения я не почувствовала боли. Я не знала, что у меня оторвано правое ухо и кровь заливает лицо. После двадцати трех наложенных швов я напоминала дикого кролика, у которого лиса погрызла ухо.

«Прикольно выглядит», — сказала тогда Элла.

«Жуть», — сказала я.

Три недели спустя в мой почтовый ящик бросили конверт с собачьим дерьмом. Я знала: это сувенир от тех двух прыщавых уродов. К уголку конверта степлером была приколота пятерка.

Я швыряю журнал Шона на пол, и во мне поднимается подозрение, что я удовлетворяю его своего рода помешательство на всем азиатском. На меня из зеркала смотрит мое отражение, в его зеленых влажных глазах тревога. Я расставляю флаконы в алфавитном порядке, чтобы успокоить нервы, и поднимаю руку, которой всего несколько минут назад ласкала грудь Эллы. Другой рукой в это же время я помогала кончить Шону. Я, наверное, целую вечность смотрю на свою руку. Как теперь быть? Все стало по-другому? Или мне вести себя как будто мы просто хорошие друзья?

Нет. Все так же, как всегда. Та же рука. Я та же.

Мы с Эллой: лучшие подруги.

Шон: новый парень.

Паранойя исчезает, и я, открыв дверь ванной, выхожу к ним.

— Эй, а ты что тут делаешь? — говорю я, войдя в кабинет и занервничав.

— Мне захотелось сделать тебе сюрприз. — Она улыбается, протягивая мне бумажный пакет.

Ее взгляд скользит по моему кабинету.

Я заглядываю в пакет — от теплого запаха бейгла с солониной рот наполняется слюной — смотрю на часы: без четверти восемь.

У меня расширяются глаза.

— От «Фелисе»?

Она кивает:

— Твой любимый. С маринованными огурчиками.

— Какая ты молодец, — говорю я.

Я нежно целую ее в щеку.

«Какая она добрая», — думаю я. Вдруг в голове звучит голос моей матери:

«Если женщина удивляет тебя, значит, она надеется поймать тебя на крючок!»

Я закручиваю верх пакета, закрывая его.

— У меня пациент, — говорю я.

— Знаю. Алекса. В восемь.

— Моника! Это…

— Конфиденциальная информация, — заканчивает она, прикладывая палец к губам. — Не беспокойся.

Она передает мне мой ежедневник и целует меня в губы, но я отстраняюсь. Резко и недовольно.

— Ты забыл его дома. Я подумала, что он может тебе понадобиться. Как бы то ни было, он дал мне предлог, чтобы неожиданно нагрянуть к тебе. — Она сияет.

— Когда в следующий раз решишь сделать мне сюрприз, пожалуйста, не делай, — требую я.

Я наблюдаю, как она мрачнеет. Я сделал ей больно и унизил ее. Меня охватывают угрызения совести, мои слова жалят так же жестоко, как слова отца.

Именно в тот момент, когда Моника делает шаг назад, появляется Алекса. Ее взгляд прикован к телефону. Подняв голову, она тут же направляется к своему обычному месту ожидания в вестибюле.

— Мне надо работать, — строго говорю я.

Моника замечает мой взгляд и оборачивается.

— Алекса? — шепотом спрашивает она. Я продолжаю смотреть на Алексу. — Она красивая.