Максин Чан - Восьмая личность

— Почему бы нет, — говорит Джек, направляясь к детской площадке.

Я, как стрелу, направляю фотоаппарат на бледное голубое небо. Мои движения плавны: руки подняты, плечи зафиксированы, пальцы готовы. Видоискатель ограничивает участок прямо надо мной, в нем облака, дикие лесные голуби и качающаяся листва древних деревьев. Щелк.

«Как же красиво», — восторгается Долли. На ее любимых фотографиях всегда есть какие-нибудь животные.

Я ощущаю прохладное дуновение ветерка, подходя к женщине и мальчику — матери и сыну, как я предполагаю, уж больно похожие у них улыбки — на качелях.

— Здравствуйте, — говорю я. — Я освещаю для федеральной газеты историю о сносе муниципального жилья у рынка Боро. Вы местная?

— Живу здесь почти пятнадцать лет. Вон там, на углу, рядом с «Зайцем и гончими».

«Какая ирония», — хмыкает Онир.

— И куда вы переедете? — спрашиваю я.

— Кто знает? Мой сын пошел здесь в начальную школу, а его две сестры — в ясли. Я собираюсь обратиться в местный совет, но тогда придется долго ждать подходящего жилья. Наверное, нам придется согласиться на то, что предложат, а предложить могут далеко отсюда. Только у нас особого выбора нет: если мы отказываемся, нас передвигают в конец списка. Есть еще балльная система. Кстати, меня зовут Сандрой.

Я пожимаю ее прохладную ладонь.

— Алекса.

— Давайте снимайте, мы не возражаем. Правда, Билли?

Билли мотает головой, избегая моего взгляда. И радостно вопит, когда Сандра начинает щекотать его. Щелк. Щелк. Щелк.

— Спасибо, Сандра и Билли, — говорю я. — Удачи.

«Поснимай-ка еще немного смеющегося Билли», — настаивает Долли, подпрыгивая на месте, но тут Телом завладевает Раннер и обращает наше внимание на стройную женщину в лосинах, которая бежит в компании своего спаниеля.

«Вот хороший снимок», — улыбается Раннер. Щелк. Щелк.

Долли быстро захватывает Тело и направляет объектив на спаниеля.

«Моя очередь, — упирается она. — Дай мне».

Но Раннер отталкивает ее руку и фокусируется на убегающей женщине. Они дерутся, и я представляю, как я выгляжу — как будто у меня приступ. Долли начинает плакать.

«Ш-ш-ш, — успокаиваю ее я. — Раннер, пусть она сделает следующий снимок».

Раннер отдает Долли фотоаппарат и складывает на груди руки.

«Прекрасно!» — цедит она, закатывая глаза.

Мир восстановлен, и я просматриваю отснятое, радуясь, что получились хорошие снимки.

«Они точно жесткие и реальные, — говорит Онир. — Твоя мама гордилась бы тобой, Алекса».

Ободренная ее словами, я глажу фотоаппарат.

Проходя мимо парковой скамейки, я представляю свою грустную красавицу-маму. Я, наверное, целыми днями смотрела в кухонное окно, когда узнала о ее смерти. Разные птицы вили гнезда на крыше сарая. Того самого сарая, где я, вернее, Фло-изгой, заморила голодом несчастную морскую свинку. В девять лет я все еще верила в волшебство: в длинноногих аистов, что приносят пухлых младенцев, в сахарных зубных фей, в пушистых пасхальных кроликов и в Санта-Клауса. Еще я верила, что птицы, устроившиеся снаружи, несут с собой душу моей мамы, хотя это казалось мне не волшебным, а более реальным. В моем сознании она была пассажиром на борту их рейса, вместе с расправившими крылья птицами парила над гигантскими деревьями и грелась под лучами солнца. Несмотря ни на что, ее душа была жива. Там, среди птиц.

Шли дни. Сменялись времена года. Визиты моего отца участились. Но неизменной осталось общество птиц. Их постоянное возвращение было для меня чем-то вроде приятной тайны. Каждый раз, когда они рассаживались по веткам, мое истерзанное сердце наполнялось благодарностью. Для меня все это было простым чудом.

Я считала, что птицы заботятся о моей маме. Что она тронута их заботой, что большую часть своей жизни она прожила с подрезанными и поломанными крыльями.

Джек присоединяется ко мне на скамейке, в руке у него сигарета.

— Радуешься? — спрашивает он.

Я отвечаю не сразу.

— Я не совсем понимаю, что значит радоваться, — тихо говорю я.

Он криво улыбается.

— Я тоже. Даже не знаю, зачем спросил тебя.

Звонит его телефон. Слушая его вполуха, я поглядываю на мать с сыном.

— Восточный Лондон, — слышу я и вижу, что он смотрит на часы. — Да, должны закончить около шести.

Мальчик указывает на песочницу, и мама помогает ему слезть с качелей.

Джек кашляет.

— Куда?

Мама встает на коленки, ищет что-нибудь, чем можно копать песок. Замечает пластмассовую чашку.

— Что-то меня не тянет в клуб сегодня вечером, — говорит он и щелчком бросает окурок на землю.

Малыш трясет пухлыми ручонками, а его мама зачерпывает чашкой песок и утрамбовывает его. Затем переворачивает чашку вверх дном.

— «Электра»? — спрашивает Джек в телефон.

У меня что-то сжимается в груди.

Мама стучит по дну чашки.

— Не в моем вкусе, — говорит Джек, ногой отшвыривая окурок.

— Та-дам! — восклицает мама.

Малыш хлопает в ладоши.

Джек заканчивает разговор.

— Мой друг предлагает куда-нибудь сходить, — говорит он, прикуривая новую сигарету.

— А, — тихо говорю я.

— В какой-то клуб под названием «Электра». Мрачное место, судя по названию. Никогда не слышал о нем. А ты что-нибудь знаешь о нем?

У меня учащается сердцебиение. Я мотаю головой.

«Врушка», — презрительно бросают Паскуды.

Я сосредотачиваю свое внимание на детях и пытаюсь упорядочить их по возрасту. Мальчишка, что висит на перекладине вниз головой, как обезьянка, старший, решаю я: двенадцать, одиннадцать, девять, восемь с половиной, семь, семь, шесть, шесть, шесть, шесть, пять, четыре, четыре. Теперь их матери: тридцать семь, тридцать пять, около тридцати двух, тридцать, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь, двадцать пять, восемнадцать, может, девятнадцать.

Немного успокоив нервы, я достаю свой телефон и выключаю тихий режим. Короткий перезвон оповещает меня о том, что я пропустила два звонка. Два голосовых сообщения.

Я нажимаю нужную кнопку.

Это Элла.

«Ты где? — спрашивала она. — Срочно сюда. Быстрее».

Мужчина, явно раздраженный, выхватывает у кассирши свой пакет с покупками.

— Остальное я соберу сам! — рявкает он.

Потрясенная, кассирша сканирует огромную коробку колечек «Чириоуз», а мужчина вынимает все то, что она уже упаковала, и складывает в аккуратные башенки, как бы играя в «Тетрис».

«Вот урод, любитель покомандовать», — говорю я себе.

Кассирша опускает глаза, и вскоре я чувствую, как во мне поднимается гнев. Как же можно так бесчестить и публично унижать человека!

— Пакет! — Мистер Урод тычет пальцем.

Кассирша пытается снять с крючка еще один «Пакет для жизни». Ее пальцы дрожат, ручки пакета запутываются.