Максин Чан - Восьмая личность

— Боже, — говорит он, закатывая глаза.

Я больше не могу выносить этого.

— Эй, старина, угомонись, — вмешиваюсь я.

Он поворачивается ко мне.

— Какие-то проблемы? — насмешливо спрашивает он.

— Ты сам проблема, — отвечаю я.

Молчание.

Кассирша сканирует его последнюю покупку, детские салфетки, и на мгновение мне становится жалко этого ребенка. В груди разрастается знакомый страх, порожденный мужским натиском, в частности отцовским.

Он с усилием вставляет банковскую карту в щель, набирает пин-код и таращится на меня, а кассирша, откашлявшись, протягивает ему чек.

— Придурок, — бормочет он и уходит.

Я подхожу к кассе и протягиваю бутылку шампанского, подарок для Сюзанны, хотя я знаю, что она отругает отца-алкоголика за эту покупку.

— Вам нужен пакет? — спрашивает кассирша.

— Нет, спасибо.

Заправив выбившуюся прядь за ухо, она улыбается и одними губами произносит:

— Спасибо.

У выхода я вижу, как мистер Урод склоняется над своими пакетами. Мне ужасно хочется пнуть его в задницу, но вместо этого я подхожу и сую бутылку шампанского в «Пакет для жизни», уже уложенный в тележку.

Затем я без колебаний подхожу к охраннику.

— Думаю, вам надо знать: вот тот тип с бородой украл бутылку шампанского.

Охранник кивает и молча идет к мистеру Уроду. У него уверенная походка, руки он держит на своей толстой талии. Я стою и наблюдаю, как из пакета достается бутылка шампанского. Мистер Урод озадачен и вытаскивает свой чек. Охранник ведет его внутрь магазина.

Я еду к Сюзанне. Загорается красный свет, и я останавливаюсь на светофоре. Я включаю музыку погромче и, улыбаясь, отбиваю ритм на руле. Поделом ему, думаю я, представляя, как мистер Урод оправдывается, обливаясь потом. Наверняка ему хорошо надерут задницу за воровство. Если бы только мои родители знали, какие мрачные мысли приходят мне в голову, на что я способен. На злой умысел. На месть. Доверяли бы они мне? Едва ли.

Отец и дочь, девочка не старше десяти, ждут, когда на табло появится зеленый человечек, а из светофора раздастся панический писк. Отец берет дочь за руку, но она выдергивает руку, не осознавая, какой болью это отзовется в его сердце. Она вставляет в уши наушники и смотрит в другую сторону. За светофором следит отец. Несколько мгновений спустя девочка берет свой телефон, изучает его, стучит пальцем по экрану.

Наконец загорается зеленый человечек, и начинается отсчет. Я вижу, что отец нервничает, прикидывая, как я предполагаю, вести дочь через дорогу или нет. Наступает неловкий момент: дочь отказывается от заботы отца, отцу необходимо позаботиться о дочери. Не зная, как поступить, он смотрит на нее и улыбается. Девочка улыбается ему в ответ, берет отца за руку, и они вместе ступают на проезжую часть. Все хорошо.

Я задаюсь вопросом, как можно отпустить дочь и при этом остаться рядом? Как направлять ее без няньканья, как предлагать свою помощь без покровительства? Как быть хорошим отцом, когда мать умерла? Моя собственная дочь заявляет, что в ее самостоятельности нет ничего предосудительного, что с ее мозгами надобности в моей заботе нет, в связи с чем эта забота становится своекорыстной. Мое желание, как она считает, неуместно. Она твердо уверена, что моя тоска по живому телу Клары спроецировалось на нее в виде родительского удушения. Я улыбаюсь: вот что бывает, когда твоей дочери рекомендуют обратиться к хорошему психиатру.

«Постарайся сегодня поменьше повелевать, — говорю я себе. — Расслабься. Дай ей дышать».

Однако как только я вижу, как она выходит на крыльцо и по-детски машет тонкими руками — стоя в коротеньком красном платьице, — все мои благие намерения вылетают в трубу.

Я вылезаю из машины, Сюзанна подходит, обнимает меня за шею, небрежно, как малыш, и чмокает меня в щеку.

— С днем рождения, дорогая, — говорю я.

— Спасибо, папа, — говорит она, бросая взгляд на пассажирское сиденье. — Кажется, ты забыл привезти десерт.

Я хлопаю себя по лбу.

— Проклятье, — говорю я, — совсем забыл. Прости.

— Все в порядке, — улыбается Сюзанна. — Я прощаю тебя.

— Ты наказана и сидишь дома! — кричит Элла, тыча наманикюренным пальцем в грудь Грейс.

— Фи. Ты мне не мама! — кричит та. — Нечего устанавливать свои правила!

Я встаю между ними — рефери, — Грейс расправляет плечи и облизывает губы.

Я замечаю, что у нее округлились бедра. Припухли губы, словно укушенные пчелой. Затянута талия. На веки аккуратно нанесен черный лайнер.

— В настоящий момент я твой ближайший родственник после мамы! — заявляет Элла. Хотя она всего на пару дюймов выше сестры, она хватает ту за шиворот джинсового бомбера. Она с такой яростью сжимает кулаки, что у нее покраснела кожа.

Грейс смотрит на нее с вызовом.

— Иди в свою комнату, тупица, дрянная девчонка!

— Пошла ты!

— Хватит! — ору я.

Элла разжимает пальцы и делает шаг назад. У нее дрожат руки, и она прячет их в карманы джинсов.

— Если ты хоть раз еще что-нибудь украдешь, я, клянусь…

— Что? — налетает на нее Грейс.

— Я…

Взгляд Эллы останавливается. Ее дыхание становится поверхностным и рваным.

— Они были нужны мне для школы, — говорит Грейс дрожащим голосом и краснеет. — Мои мне малы. Все будут смеяться надо мной. Я не могу ходить на физру в шортах, которые сползают с моей задницы!

На мгновение я принимаю сторону Грейс. В своем третейском суждении я основываюсь на воспоминаниях о жестоких детях из благополучных, надежных семей. Где есть обеспеченные родители. Домашняя еда. Умная техника. На воспоминании о том, как я, тринадцатилетняя — такого же возраста, как Грейс, — сделала трафарет и нарисовала эмблему «Найк» на своих дешевых кроссовках. Черный перманентный маркер выдержал испытание дождливой погодой и унижением.

— «Нужно» и «хочу» — это две разные вещи, — резко говорит Элла.

— А тебе нужны те новые сапоги, что Навид купил тебе на прошлой неделе?

— Это подарок.

— За то, что показала ему свои сиськи, да?

— Заткнись! Ты ничего не знаешь, тупица.

Ничья.

— Иди в свою комнату! — Элла указывает на дверь.

Грейс устремляется вперед, задевая ее плечом.

— Чертова стерва! — кричит она.

Элла устало падает на диван и роняет голову на руки. Ее обычно аккуратный «боб» растрепан.

— Спасибо, что пришла. Нет, ну ты видишь?

— Будь помягче с ней, — говорю я. — Она еще ребенок.

Элла вскидывает голову и хочет что-то сказать.

Молчание.

«Грейс не виновата, — шепчет Онир. — Элла сама научила ее воровать».

«Ага, — соглашается Долли, — ты ведь о той кожаной куртке?»

«Именно», — отвечает Онир.

Я прислушиваюсь к ним, надеюсь, что они подскажут, о чем мне говорить дальше. Выразят свое мнение в отношении Эллы, наказывать ее или осуждать.