Максин Чан - Восьмая личность

«Если точно, то ей пятьдесят три», — радостно объявляет Раннер.

«Немного старовата, тебе не кажется? — хмыкает Онир. — Она старше Анны».

Я чищу зубы, игнорируя их треп и читая список ежедневных аффирмаций, прилепленный к зеркалу.

«У тебя очень красивое тело».

«Мы можем сбежать из тех мест, где мы родились и выросли».

«Мы абсолютно нормальны, если учесть то безумие, что мы чувствовали и совершили».

«Мы могли бы исчезнуть — ненадолго».

«Мы можем чувствовать себя бесстрашными в обычной жизни».

«Возможно, у нас есть один хороший друг».

«Хотя бы сегодня мы будем радушны».

«Всегда есть тот, кто страдает так же, как ты».

«Мы можем обновить самих себя — чуть-чуть».

«Естественно, мы не знали».

Я возвращаюсь в спальню. Робин там уже нет. Я не знаю, то ли лечь в постель, то ли отправиться искать ее в лабиринте прославленного белого шика. Я смотрю по сторонам и вижу на туалетном столике с зеркалом стопку тоненьких книг со стихотворениями, хорошо зачитанных, явно любимых; копию Баскии [20] Жан-Мишель Баския, американский художник. с десятком пылающих пионов в античной вазе. В изящном шкафу висит длинное винтажное кимоно с ручной росписью в виде глицинии и журавлей по вороту. Звук шагов вмешивается в мое любопытство.

В дверях появляется Робин, на ней кремовый кашемировый халат, и она принимается теребить концы пояса, когда наши взгляды встречаются.

— Кофе? — спрашивает она, идя ко мне.

«Будь с ней любезна, — медленно говорит Раннер ледяным тоном. — Не уходи от нее слишком быстро, познакомься с ней поближе».

— Спасибо, — говорю я. — Я пью черный.

— Сахар?

— Да, пожалуйста.

Робин подходит ко мне и целует в губы.

— Но сначала… — Она улыбается, обхватывая меня за талию.

Мы движемся к кровати, и где-то внутри я чувствую, как нарастает либидо Раннер, как у нее в животе порхают бабочки.

«Ладно, получай, — говорю я, — ведь она тебе нравится».

Раннер улыбается из Гнезда, с бешено бьющимся о ребра сердцем она высовывает согнутую ногу, будто это драгоценный дар. Я понимаю намек: я могу сделать точно так же, чтобы Робин дотронулась до ноги.

«Разбуди меня, когда все закончится, — зевает Онир. — Меня все это не привлекает — уж больно она стара».

Я молчу, вспоминая:

«Мы можем обновить самих себя — чуть-чуть».

Робин подает мне чашку кофе. Запах знакомый, сладкий и интенсивный. Она кладет руку мне на живот и постепенно сдвигает ее к бедру. Я придвигаюсь поближе. Ее прикосновения гармоничные и волнующие, она наблюдает, как я медленно пью кофе.

— У тебя есть подруга? — спрашивает Робин.

— Нет. — Я улыбаюсь, замечая, что Раннер, сидя в Гнезде, курит уже вторую «Лаки страйк».

— А хочешь иметь? — сияет Робин.

— Может быть, — кокетничаю я.

Она смеется, откинув голову. В ее поведении чувствуется вальяжность, пятьдесят три года научили ее раскованности в беседе и сексе. Я вижу, что она абсолютно расслаблена, что она великолепно владеет собой и отдает себе отчет в том, на что направлены ее старания. Моя душа поет, и поет она арию надежды.

«Я же говорила тебе, что она великолепна», — шепчет Раннер.

«Ты права», — соглашаюсь я.

Я на мгновение пытаюсь представить себя через три десятилетия. А получится ли у меня с таким же шармом и уверенностью в себе спрашивать у женщины в два раза моложе меня, согласна ли она на свидание?

— Мне нравится быть с тобой, — улыбается Робин. — Мне так приятно.

— Мне тоже, — говорю я и соображаю, что мой ответ получился слишком поспешным. Как будто я не дала словам возможности осесть или не отнеслась к ним с должным уважением.

Я ставлю свой кофе на тумбочку и прижимаюсь щекой к ключице Робин. От ее кожи приятно пахнет сном и сексом. Я подыскиваю фразы, слова, чтобы сказать ей, как мне хорошо с ней. Слова, которые отразили бы ее слова.

«Вылезай из своей головы, — шепчет Раннер. — Просто расскажи ей, что ты чувствуешь».

Пауза.

— Я поврежденный товар, — решаюсь я, — но мне тоже нравится быть с тобой. Возможно, даже слишком нравится.

— Это пугает тебя? — спрашивает она.

— Немножко, — отвечаю я.

Она улыбается.

— А знаешь, мы все не в себе, — говорит она.

Я чувствую, как Тело расслабляется. Руки и ноги тяжелеют и наливаются силой, как будто их сначала помассировали, а потом потянули. На меня накатывает благодарная боль, резко открывая мне истину о том, какие чувства на самом деле порождают близость и доброта. И я спрашиваю себя: почему я все время этого избегала? Почему я сторонилась прикосновений женщины? Часть меня — «Это я», — говорит Раннер с улыбкой, — всегда знала, что женщины нежны, однако почему-то боялась их власти.

«Не каждая женщина бросает тебя», — говорит Раннер, и ее глаза становятся влажными.

Дым от ее сигареты поднимается к небу, как птица. На мгновение я представляю свою маму — еще нет никаких признаков того, что она собирается покончить со своей жизнью. Мы с ней сидели за кухонным столом и раскладывали между страницами толстых книг полевые цветы, что мы нарвали по дороге из школы. Она раскладывала в телефонный справочник, я — в Гидеоновскую библию [21] Бесплатная Библия, распространяемая евангелической организацией США «Гидеонс интернэшнл». .

Вспышка.

— Вот этот очень красивый, — говорит мама, поднимая свежий лютик и поднося его к моему лицу.

— Вижу, цветочек тебе нравится. — Она улыбается.

— Дай мне, — говорю я.

Она отдает мне желтый цветок и вскидывает голову.

— Тебе тоже нравится, — говорю я, радуясь тому, что я такая же, как она.

Вспышка.

Она берет меня за руки.

— Всегда помни, какая ты и кто ты есть, — говорит она.

— Не понимаю, — отвечаю я.

Она целует мои руки. Ее взгляд мечется по какой-то невидимой линии, протянувшейся к открытой двери в столовую.

— Твой папа хочет, чтобы мы вели себя определенным образом, любили то, что любит он, — шепчет она.

— Как ведут себя хорошие девочки? — спрашиваю я, надавливая на книгу, в которой спрятан лютик. Расплющенный.

Я вижу, как по ее щеке стекает одинокая слеза.

— Мама? — говорю я.

Вспышка.

— Ты и в самом деле хорошая, — наконец говорит она, ее взгляд возвращается ко мне. — И ты должна всегда помнить и об этом.

Вспышка.

Робин наклоняется и целует меня в шею.

— Если ты не позвонишь мне, я пойму, — говорит она. — Но если позвонишь, готовься… к чему-то ошеломляющему. К чему-то настоящему.

Я смотрю в сторону. Ее слова распаляют. Во мне расправляет крылья птица, и я боюсь, что если она подлетит к солнцу слишком близко, то опалит крылья и погибнет.

— Сколько времени ты потеряла?