Максин Чан - Восьмая личность

— В порядке, — с трудом выговариваю я. — Сейчас выйду.

— Я собираюсь к Рею. Суп в духовке. Куриный, твой любимый.

— Спасибо, — говорю я.

Я дрожу, вода уже остыла.

«Подъем, подъем», — хохочут Паскуды.

Мне удается одеться, я добредаю до кухни — телефон показывает семнадцать минут первого, — насыпаю себе миску шоколадных шариков, заливаю их «Золотым молоком» и пальцем снимаю сливки из-под крышки. Шарики плавают, как затерянные в океане. Я ложкой отодвигаю их и пью молоко прямо из миски. Мой рот горит.

Все мои движения — как на замедленной съемке. Мои сознание и тело фильтруют запахи, вкусы и звуки, как будто не могут впустить их в жизнь. Мне хочется заблокировать весь день и все, что связано с прошлой ночью.

«Ну, пожалуйста», — думаю я и произношу слова вслух, зная, что их никто не услышит:

— Пожалуйста, пусть все это исчезнет.

Гул открытого холодильника выдирает меня из паники. Мигающая красная лампочка и частый писк сообщают мне, что дверца нараспашку. Я закрываю ее, и мое влагалище пронзает острая боль. Я сгибаюсь пополам, ухватившись за кухонный прилавок. Тело мгновенно просыпается.

Я сую руку в чистые трусики, прикасаюсь к тому месту, где болит, затем вытаскиваю руку и нюхаю пальцы. Это не то, что я думала, — мое тело не разлагается, как дохлое животное, как тухлое мясо, оставленное на лугу. Никакого дурного запаха нет, думаю я. Я все та же Алекса, я все еще…

Алекса.

Алекса Ву. Родилась в мае девяносто четвертого года. Фотограф. Лучшая подруга Эллы. Строитель Гнезда для Стаи.

Звонит телефон.

— Алло?

— Это я, Элла. Ты как?

— Ты сегодня уже звонила? — спрашиваю я.

— Нет, а что?

— Кто-то звонил, — отвечаю я, слыша на том конце уже въевшийся брейк-бит.

— Не я, — говорит она. — Черт побери, Грейс, да выключи ты эту музыку! Извини. Ты в порядке?

— Нет, — отвечаю я, глядя на запястья. — Что-то произошло. Что-то ужасное.

Музыка смолкает.

— Знаю. Я очень беспокоилась за тебя, но ты настояла на том, чтобы пойти домой одной после того, как я заставила тебя помыться.

— Мое лицо, — говорю я, игнорируя слова Эллы, — все в синяках.

— Ты просто исчезла. Мы с Шоном везде тебя искали. А потом я нашла тебя в гардеробной у девочек, ты была без сознания. Не помнишь?

— Нет.

— Господи, Алекса, просто не верится, что ты ничего не помнишь. У вас с Шоном что-то произошло, и ты плеснула ему в лицо свою выпивку. Потом ты стала глушить текилу…

— Что?

— …с тем типом. Вас познакомил Навид. Я подумала, что ты пытаешься что-то выяснить о том доме. Но ночь продолжалась, и мне показалось, что ты втюрилась в него.

— В него?

Я закрываю глаза, и в моем сознании появляется смутный образ мужчины в сером костюме.

— Думаю…

Вспышка.

— Кажется, я помню его.

— Он мерзкий, — говорит Элла, откашлявшись. — Аннабела сказала, что он был жесток с некоторыми из девочек.

Я опускаюсь на кухонный пол, зажимая трубку плечом.

Вспышка.

Я лежу на холодном полу в гардеробной и не могу пошевелиться. Мои руки скованы наручниками и заведены за голову.

Он сильно давит коленом мне на грудь.

Я пытаюсь закричать.

Он зажимает мне рот.

Расстегивает брюки.

Вспышка.

— Кажется, меня чем-то накачали и изнасиловали, — говорю я. — Рогипнолом. Он подмешал его в выпивку.

— Что? Кто?

— Тот Тип в сером костюме.

— О боже, Алекса.

— Я не могла пошевелиться, когда он…

— Я сейчас приеду, — говорит мой Здравый смысл, — сиди на месте. Уже еду.

Я откладываю телефон, и меня рвет на пол.

«Гадкий кусок дерьма», — издеваются Паскуды и заставляют мою руку ударить меня по лицу. Со всей силы.

— Отец Шарлотты на третьей линии.

— Скажите ему, что я на встрече, — говорю я. — Запишите его номер. Передайте, что я перезвоню.

— Он аж из штанов выпрыгивает.

Я улыбаюсь шутке своей секретарши. Кажется, боль от разлуки с дочерью постепенно утихает. Я представляю Сюзанну, и в голове, как карточки в картотеке, мелькают ее выпускные снимки. Я вспоминаю, как пыжился от гордости, когда она уехала из дому, чтобы в Нью-Йорке изучать историю.

— Даже матери лгут, — говорю я. — Это есть в их должностной инструкции.

Медсестра смеется и отсоединяется.

Я смотрю на дуб под вечерним небом, его листья опали, корявая кора покрыта мхом. Хрустящая и скрученная, как вафли, листва согнана в кучу красивым садовником, вооруженным жадным садовым пылесосом. Я еще какое-то время любуюсь видом, прежде чем заглянуть в ежедневник: «7 декабря, 5 вечера — Алекса Ву».

Она была чем-то расстроена. Озабоченный тем, что она пропустила сеанс, я предложил перенести нашу встречу. Она согласилась и призналась в том, что потеряла время и что у нее случаются вспышки воспоминаний. Я не хотел обсуждать все это по телефону, однако почувствовал, что у нее есть желание поговорить.

«Тогда в пять вечера», — сказал я, надеясь, что она не забудет.

— Ты пришла чуть раньше назначенного, — говорю я, проверяя время по часам на письменном столе.

Она озадаченно смотрит на меня. Глаза расширены, руки дергаются.

— Извините, я…

Она поворачивается к выходу.

— Заходи, — говорю я, понимая, что нарушаю границы. Но ее потеря ориентации очень сильно беспокоит меня, и я боюсь, что моя просьба уйти или подождать полчаса усугубит ее тревогу.

Я закрываю дверь, мысленно делая себе пометку о ее приходе вне назначенного времени.

Она нервно улыбается. Я обращаю внимание на то, что она выглядит очень юной. Сегодня ее волосы собраны в тугой «хвост», который болтается из стороны в сторону, как у скачущей лошади, и обнажает оливковую кожу ее затылка. Черные кроссовки с круглыми мысками и крошечные джинсовые шортики с обрезанными краями, надетые поверх плотных лосин. Шортики слишком короткие, слишком провоцирующие. Особенно для зимы. Она прячет кулаки, стягивая вниз рукава полосатого мохерового свитера, и подкладывает их под себя, когда садится.

— Я беспокоился, — говорю я, наклоняясь вперед. — На тебя не похоже — пропускать сеанс.

Она не отвечает. Вместо этого она вынимает руки из-под себя и принимается теребить пряди своего «хвоста». Я замечаю, что ее ступня повернута внутрь и что у нее слегка дрожит коленка.

Долли, думаю я.

Она развязывает шнурки и сбрасывает кроссовки, затем подтягивает ноги и сворачивается в кресле, как тихий котенок. Ее огромные глаза похожи на пуговицы, в них любопытство, они оглядывают мой письменный стол, ковер, картину и наконец останавливаются на мне. Со странным выражением на лице она поддергивает рукава свитера почти до локтей.

И я вижу широкие, в три дюйма шириной, полосы содранной кожи на ее запястьях.